Физики в гимнастерках: фронтовые эпизоды из жизни четырех атомщиков

Великая Отечественная война прошла через судьбы всех ученых — ​творцов атомного проекта СССР. Некоторые из них с первых же ее дней встали в армейский строй и защищали страну с оружием в руках. Вспоминаем фронтовые эпизоды из жизни четырех выдающихся ядерных физиков.

«Ученый, и, видать, не малый»

В мае 1940 года ученики Игоря Курчатова Константин Петржак и Георгий Флеров экспериментально обнаружили спонтанное деление ядер урана. Открытие имело фундаментальное значение для дальнейших работ в области ядерной физики. Но нападение гитлеровской Германии на Советский Союз оторвало молодых ученых от научных изысканий и защиты диссертаций.

Младший лейтенант запаса Константин Петржак получил повестку из военкомата вечером 22 июня 1941 года и уже 28 июня в составе 225‑го отдельного зенитного артиллерийского дивизиона Ленинградского фронта принял участие в обороне Карельского перешейка. Затем воевал в составе войск Волховского фронта. Командовал взводом управления дивизиона, дослужился до звания лейтенанта.

В марте 1942‑го приказом по Наркомату обороны его отозвали с фронта, демобилизовали и направили в Казань в распоряжение Академии наук: страна собирала, в том числе по фронтам, ударный отряд физиков-ядерщиков, которым предстояло принять участие в атомном проекте.

Константин Петржак так вспоминал свой отзыв из действующей армии: «Командир части накинулся: «Говори прямо — ​кто ты?» — ​«Лейтенант Петржак, товарищ майор». — ​«Врешь, не так отвечаешь! Сам знаю, что лейтенант. В штатском ты кто?» — ​«Научный работник». — ​«Разберешь тебя! Ученый, и, видать, не малый — ​замнаркома твоей особой интересуется. А материшься ядреней матроса!» (по книге Сергея Снегова «Творцы»).

Прибыв в Казань, Константин Петржак сначала занимался вопросами прочности корпусов подводных лодок: они строились почти рядом, в Горьком на верфи «Красное Сормово». В ноябре того же года, к началу контрнаступления нашей армии под Сталинградом, защитил кандидатскую. По поручению Игоря Курчатова занялся проблематикой нейтронных источников, имевшей важное значение для создания атомной бомбы.

Письмо курсанта главнокомандующему

Коллегу Константина Петржака Георгия Флерова призвали в армию 1 августа 1941 года там же, в Ленинграде. Его направили учиться в находившуюся в эвакуации в Йошкар­-Оле Ленинградскую военно-воздушную академию (ныне Военно-космическая академия им. Можайского) на специалиста по электрооборудованию пикирующих бомбардировщиков Пе‑2. Эта модель отличалась от других советских машин того времени особой насыщенностью бортовыми электродвигателями (их было около полусотни), что требовало высокой квалификации в обслуживании.

В начале декабря того же года курсант Георгий Флеров добился от командования разрешения на краткосрочную поездку в Казань, где выступил перед малым президиумом Академии наук СССР с докладом о возможности создания атомной бомбы. Его выслушали с живым интересом, но без академических оргвыводов. Время для возобновления ядерных исследований многим представлялось не слишком подходящим: страна, потерявшая летом и осенью 1941 года практически целую кадровую армию первого эшелона с огромным количеством техники, только-только вновь собралась с силами, чтобы отогнать врага от Москвы. От промышленности и практической науки нужны были броня и снаряды, а тут бывший аспирант со своей полуфантастической супербомбой…

Однако Георгий Флеров не отступал. Он начал бомбардировать письмами с изложением своих доводов Игоря Курчатова. И даже нарисовал эскиз ядерного боеприпаса на основе урана‑235 или протактиния‑231: находящиеся в «трубе» две докритические полусферы должны были с помощью зарядов обычной взрывчатки выстреливаться друг в друга, переходя в сверхкритическое состояние с ядерным взрывом. Критическую массу Георгий Флеров определил показателем примерно до 10 кг. Такая принципиальная схема ядерного боеприпаса носит название «пушечной». Именно она была реализована в сброшенной на Хиросиму американской атомной (урановой) бомбе «Малыш».

Курчатов на обращения Георгия Флерова не ответил. Может быть, потому, что в это время Игорь Васильевич тяжело болел — ​у него было воспаление легких, которое он схватил на Черноморском флоте, где руководил размагничиванием боевых кораблей, чтобы уберечь их от вражеских мин.

Весной 1942‑го Георгий Флеров обратился с письмами о необходимости развертывания работ по созданию атомной бомбы сначала к уполномоченному Госкомитета обороны (ГКО) по науке Сергею Кафтанову, а потом и к Иосифу Сталину. Ученый бил тревогу: «Во всех иностранных журналах полное отсутствие каких-либо работ по этому вопросу… Наложена печать молчания, и это-то является наилучшим показателем того, какая кипучая работа идет сейчас за границей… Единственное, что делает урановые проекты фантастическими — ​это слишком большая перспективность в случае удачного решения задачи… В военной технике произойдет самая настоящая революция».

В сентябре того же года Сергей Кафтанов и академик Абрам Иоффе направили в ГКО предложение о необходимости развертывания соответствующих работ в Советском Союзе. А инициативного техника-лейтенанта Георгия Флерова отозвали из армии и направили в родной Ленинградский физико-технический институт, эвакуированный в Казань. C 1943 года Георгий Николаевич, уже кандидат физико-математических наук (степень присвоена без формальной защиты диссертации), работал в секретной Лаборатории № 2 Академии наук СССР под началом Игоря Курчатова, а впоследствии в КБ‑11, где руководил работой по определению критических масс плутония‑239 и урана‑235 и изучением взаимодействия с ними нейтронов.

Кстати, и Константин Петржак, и Георгий Флеров, уже отмеченные высокими государственными наградами за свои выдающиеся заслуги в атомном проекте, в апреле 1985 года были награждены как фронтовики орденами Отечественной войны II степени. Почему второй, а не первой? Наверное, это вопрос к тем, кто готовил наградные документы.

Погиб под Ростовом

Соображения Георгия Флерова по части конструкции атомной бомбы появились в Советском Союзе не первыми. В конце 1940 — ​начале 1941 года работавший в СССР немецкий физик-антифашист Фриц Ланге (эмигрировал в СССР в 1935‑м и в 1940‑м стал доктором физико-математических наук) и его коллеги по Харьковскому физико-техническому институту Виктор Маслов и Владимир Шпинель предложили проект атомной бомбы, указав, что «проблема создания взрыва в уране сводится к получению за короткий промежуток времени массы урана в количестве, значительно большем критического…» и что «построение урановой бомбы, достаточной для разрушения таких городов, как Лондон или Берлин, очевидно, не явится проблемой». Фактически именно они впервые в СССР вчерне разработали классическую схему ядерного боеприпаса. К сожалению, руководство Наркомата обороны, на рассмотрение которого был представлен данный проект, не сочло его достойным внимания.

В начале 1941 года Виктор Маслов направил письмо наркому обороны СССР маршалу Советского Союза Семену Тимошенко: «Мне представляется крайне необходимым как можно быстрое создание в одном из специальных институтов лаборатории специально для урановых работ, что дало бы нам возможность проводить работу в постоянном контакте с наиболее квалифицированными техниками, химиками, физиками и военными специалистами нашей страны».

Такая лаборатория — ​Лаборатория № 2 Академии наук СССР во главе с Игорем Курчатовым — ​была создана в 1943‑м. Но судьба самого Виктора Маслова сложилась трагически. С началом войны он был призван в РККА и попал на курсы воентехников при Артиллерийской академии в Москве. По их окончании в ноябре 1941 года техника-лейтенанта Виктора Маслова направили в зенитную артиллерию действующей армии, затем он служил в должности артиллерийского техника в 180‑м запасном стрелковом полку, который в 1942 году держал оборону у реки Северский Донец в Ростовской области.

Что это были за бои, свидетельствует, например, вот эта выдержка из боевого распоряжения командующего 24‑й общевойсковой армией генерал-майора Владимира Марцинкевича (июль 1942 года): «Обращаю внимание командира 180‑го запасного стрелкового полка на особую важность прочности обороны участка полка для войск Южного фронта. Мосты и переправы по реке Северский Донец немедленно взорвать. Каждый боец и командир должны лечь своей грудью, не допустить ни одного фашиста на наш берег».

Враг рвался к Сталинграду и на юг, к бакинской нефти. Осенью 1942‑го Виктор Маслов был тяжело ранен и эвакуирован в тыловой госпиталь в Баку, где и скончался от ран в декабре того же года. Так оборвалась короткая жизнь (родился он в 1919 году) создателя первого отечественного и одного из первых в истории ядерной физики проекта атомной бомбы. Жизнь гения, вполне возможно, равного Игорю Курчатову.

«Наше дело солдатское»

Будущий разработчик ядерного оружия, главный конструктор НИИ‑1011 в Челябинске‑70 (ныне РФЯЦ-ВНИИТФ им. Забабахина в Снежинске) Кирилл Щелкин к началу войны уже имел ученую степень кандидата технических наук в области газодинамики горения. На фронт ушел добровольцем летом 1941‑го. В составе 7‑й гвардейской стрелковой дивизии простым красноармейцем участвовал в Московской битве, был удостоен медали «За оборону Москвы».

Лучше всего об этом периоде жизни Кирилла Ивановича рассказал в своей книге «Апостолы атомного века» его сын Феликс, тоже ставший физиком-ядерщиком оружейного профиля: «С 7 июля 1941 года по 6 января 1942 года в научной работе отца наступил перерыв. Он, имея бронь, добился после двух отказов отправки на фронт… Этими шестью месяцами на передовой отец всегда гордился. Запомнились случаи, когда он чудом избегал смерти. Их было много, как и у каждого оставшегося в живых фронтовика…

Самый удивительный случай произошел в бою у Больших Ржавок. Небольшая предыстория. Тяжелые бои шли в районе 41‑го километра Ленинградского шоссе. Части отступили из деревни, при этом орудийный расчет оставил на окраине пушку и прибыл в расположение части без нее. Командир орудия был расстрелян, а разведвзводу было приказано доставить пушку в часть.

Шесть человек, включая рядовых Свичевского (фронтовой друг Кирилла Ивановича. — «СР») и Щелкина, выехали на выполнение задания на полуторке. Подъехав к орудию, разведчики увидели, что одновременно по шоссе с другой стороны к деревне двигалась колонна из шести немецких танков. За ней шла пехота. Командир приказал приготовиться к бою, увезти орудие уже не успевали. Все попрощались друг с другом. И тут раздались выстрелы. Загорелись передний и задний немецкие танки. Чуть позже еще один. Три оставшиеся машины, командиры которых так и не поняли, откуда ведется огонь, развернулись и отступили вместе с пехотой. Из груды бревен, наваленных на месте разрушенной избы, выехал Т‑34. Подъехав к артиллеристам, танкисты попросили закурить. Они рассказали, что были оставлены в засаде.

Солдатское прошлое отца дало впоследствии повод Игорю Курчатову в редкие часы досуга на ядерных полигонах, обращаясь к Кириллу Ивановичу, шутить: «Наше дело солдатское, сказал генералу «кругом» — ​он и побежал».

В начале 1942 года Кирилла Щелкина отозвали из действующей армии и направили в Институт химической физики АН СССР, эвакуированный в то время в Казань. В 1945‑м ученый защитил докторскую диссертацию — ​в развитие темы кандидатской. С этого времени он тоже находился на фронте — ​на атомном фронте противостояния великих держав, который, образно говоря, проходил через конструкторские бюро и полигоны.

В 1949 году Кириллу Щелкину выпала историческая миссия поставить подпись о приемке из сборки первого отечественного ядерного взрывного устройства РДС‑1 (что конспирации ради расшифровывалось как «Реактивный двигатель специальный первый»), вложить инициирующий заряд в плутониевую сферу на Семипалатинском полигоне и нажать кнопку взрыва.

На том самом атомном фронте Кирилл Щелкин был уже не рядовым, а инженером-капитаном запаса — ​одним из тех, кого слушались генералы. Крымский город Щелкино у мыса Казантип назван в его честь.