«Дед был в системе, но оставался в ней порядочным человеком»: к 120-летию Авраамия Завенягина

120 лет назад, 14 апреля 1901 года, родился Авраамий Завенягин. Один из первых членов Специального комитета при ГКО, он курировал в атомном проекте буквально все — ​от подбора кадров и строительства предприятий до добычи урановых руд и создания ядерной бомбы, а после стал министром среднего машиностроения СССР. Воспоминаниями, связанными с этим неординарным человеком, делится его внучка Алиса Завенягина.

Фуражка, бинокль и труба

— Каким было ваше первое воспоминание, связанное с дедом?

— Очень ярким. У меня ранняя память, мне не было еще и трех лет. Папа часто подносил меня к фотографии деда на стене. Я запомнила это лицо, оно меня притягивало — ​особенно пристальный, внимательный, выразительный взгляд. Деда тогда уже не было на свете.

— Что из вещей Авраамия Павловича было в доме? Что сохранилось?

— У родителей в спальне висела картина «Озеро Лама», которую деду, когда он уезжал из Норильска, подарил художник-заключенный. Мне, маленькой, объясняли, что это озеро недалеко от города, где жил и работал мой дедушка.

Со временем откуда-то извлекались другие предметы: мне было лет пять, когда отец достал генеральскую фуражку деда, уже побитую молью — ​родители, к сожалению, были не слишком аккуратны в плане хранения семейных артефактов. Хорошо помню, как папа надел на меня эту фуражку, и я в ней утонула. Представьте: советский ребенок, на нем растянутые колготки, какая-то кофта и эта фуражка. Потом возникли полевой бинокль деда и подзорная труба. Если фуражка не сохранилась, то они по сей день в порядке — ​мы их бережем.

— Когда вы начали задавать вопросы о том, кем был ваш дед?

— Годам к семи. Из рассказов того времени запомнились прежде всего о Норильске — ​о том, как люди жили и работали в условиях Крайнего Севера. Гораздо позже, когда я что-то начала понимать в физике, родители стали говорить об атомном проекте. Много рассказывали о Магнитке — ​вся семья жила в Магнитогорске четыре года, отец это хорошо помнил. Конечно, в моей голове была путаница, слишком сложная география.

«Мы решили вас не добивать»

— Слишком сложная география и судьба: революция, учеба в Москве и сразу после выпуска — ​руководство Московским институтом стали, Магнитка, потом Норильск, где Авраамий Павлович оказался в результате драматических со­бытий…

— Очень сложная биография, неоднозначная фигура при однозначной последовательности своих поступков. Анатолий Львов, знаменитый норильчанин, один из авторов книги «Завенягин. Личность и время», пишет, что Завенягин так и остался для него таинственной личностью. Сколько бы я ни думала о деде, сколько бы ни пыталась анализировать его путь, остается ощущение, что ты что-то не можешь раскрыть, все не увязывается. Особенно трудно укладывается в голове, как тот, кто, несомненно, не оставил никаких свидетельств о себе как о непорядочном человеке, мог существовать в бесчеловечной системе. А он ведь был в этой системе! Начиная с Норильска дед руководил огромными проектами, которые, как известно, использовали труд заключенных, в том числе репрессированных по политическим статьям.

Но давайте посмотрим его биографию. В 1917 году деду 16 лет, он уже член партии, учится в реальном училище и агитирует учащихся за советскую власть. В «Воззвании ко всему интеллигентному юношеству» он говорит о том, что разрушен весь хозяйственный организм страны, фабрики и заводы прекратили производство мануфактуры, машин и выпускают орудия разрушения. Он говорит, что природные богатства страны велики, и дело только в правильной организации труда. Совсем юный человек направлен на созидание, на мирную жизнь людей.

Потом — ​Московская горная академия. Студент очень скоро становится начальником административно-хозяйственного управления. В рекордно короткие сроки находит способы зарабатывать для нищего заведения, у которого не было ни станков, ни реактивов, ни денег на стипендии.

Дальше — ​Магнитка. Деду 33 года, он попадает туда, где используют труд ссыльных, видит ужасные условия жизни людей и сразу берется за то, чтобы что-то изменить: улучшает питание, строит детсады, жилье. Кстати, сразу наживает себе врагов. На деда собираются тома доносов — ​его обвиняют в том, что он окружил себя врагами народа. В конце концов Серго Орджоникидзе, нарком тяжелой промышленности СССР, отзывает его с Магнитки — и делает это очень вовремя. В тот день, когда дед приезжает в Москву, Орджоникидзе уходит из жизни. Дед остается без руководителя, без друга.

А дальше — ​известное дело академика Губкина, переломный момент в жизни деда. Ему на стол ложится бумага за подписями всех ключевых лиц, и деду нужно подписаться под тем, что его учитель занимается вредительством. Дед не подписывает, звонит Сталину и защищает Губкина. Это поразительный поступок и удивительная смелость. Деда снимают с должностей, он садится фактически под домашний арест. Они с бабушкой каждую ночь ждут, что за дедом приедут. Он пишет Сталину и Молотову — ​письмо второму сохранилось — ​и просит отправить его в самые тяжелые условия, на Крайний Север или в Сибирь, чтобы он доказал свою преданность партии. Известна реплика Молотова «Мы решили вас не добивать», после которой Авраамий Завенягин назначается директором строительства Норильского горно-металлургического комбината.

— И отправляется, по сути, в ссылку.

— Конечно, это была ссылка. Перед отъездом дед предупредил сына и жену, что в случае плохого развития событий Женя, младшая дочь, ей тогда было два года, попадет в детдом, а они будут арестованы. Он, по сути, был таким же репрессированным, и так же непонятна была его судьба. А уж сколько было доносов! Попав в Норильск, он опять начинает то, что делал прежде, — ​пытается максимально улучшить жизнь людей. Строит жилье, занимается питанием, общежитиями. Есть стенограмма партийного заседания в 1940 году, на котором против деда выдвигают обвинения, что у него санаторий, что зэки ходят в коверкотовых костюмах, что норму вырабатывают на 60 %, а кормят их на 100… Текст чудовищный. И вот тут встает вопрос: а что дед мог сделать в такой ситуации? У него не было вариантов.

— Он мог выбрать другую стезю, другую профессию?

— Да, он мог бы стать, например, садовником, ботаником, у него был невероятный интерес к этому с детства. Только подозреваю, что и на этом пути он стал бы Вавиловым, а не тихим ботаником. Когда у человека есть призвание — ​это такая могучая сила, которой невозможно сопротивляться. Как его призвание могло реализоваться в стране тех лет, в той системе? Естественно, дед был в этой системе — ​другое дело, каким он в ней был. По очень многим свидетельствам он и в той системе оставался порядочным человеком.

«Дед хотел защитить близких»

— Почему Авраамия Павловича пригласили в атомный проект?

— Дед был невероятно талантливый организатор, инженер-металлург, у него был научный склад ума. Когда проект начался, он стал быстро и много постигать в области физики. Даже Андрей Сахаров, будучи предельно требовательным ученым, признавал, что Авраамий Павлович в обсуждениях предлагал весьма разумные решения. Я считаю, что из уст Сахарова это высокая оценка.

— Есть известные фотографии — ​Игоря Курчатова, которого сфотографировал ваш дед, и самого Авраамия Павловича, которого снял Курчатов. Они дружили?

— Насколько я знаю, да. Хотя у деда было мало друзей. Один из друзей юности, Тит Коржиков, был расстрелян в 1937 году, двое других репрессированы. Потом он был очень осторожен. А фотографией увлекался всю жизнь, у него был безусловный талант. Дед снимал Серго Орджоникидзе, важные события на Магнитке, в Норильске, много пейзажей. Семью тоже снимал, а вот его самого снимать было некому — ​очень мало сохранилось фотографий. Видимо, детям не приходило в голову, а он не предлагал.

— Ваша тетя Евгения Авраамовна в воспоминаниях об отце писала, что семья знала об участии Авраамия Павловича в атомном проекте. Разве такое было возможным?

— Не думаю. Я не знаю, почему тетя так считала, но сомневаюсь. Дед был чрезвычайно скрытным человеком, тем более в ситуации секретности такого уровня. Он ведь уехал от семьи, когда начался атомный проект. Они с бабушкой не разводились, но он ушел из дома и стал жить отдельно. Для бабушки это было переломом, деда она любила самозабвенно всю жизнь с 18 лет. Она так и не смогла понять, почему он уехал. А я понимаю. Дед хотел защитить близких, он всегда жил в состоянии опасности. Когда ты вроде разъехался с семьей, есть некий шанс, что она в случае чего уцелеет. Но дело не только в этом. Тетя вспоминала, что в конце войны дед изменился. Его будто что-то тяготило, он стал молчаливым, замкнутым, было видно, что с ним что-то происходит. Я думаю, ему было трудно приходить в дом, где его ждали дети и жена — ​такая прекрасная, полная нежности женщина, какой была бабушка. Ему было сложно переключаться, он был весь в работе, целиком и полностью. Поэтому он захотел быть один.

— Как бабушка это пережила?

— При всей нежности ее облика бабушка была очень сильной, выдержанной. Когда они разъехались с дедом, она ждала и надеялась — ​до самой его смерти. Дед держал связь с детьми и встречался с ними, с бабушкой они говорили только по телефону, но не виделись. Впервые за 12 лет она увидела деда уже мертвым. Когда на дачу, где это случилось, приехала моя тетя, она нашла там бабушку, держащую его за руку. Мне трудно это даже представить.

Сады Завенягина

— Что произошло в декабре 1956 года? Что это за конфликт с Хрущевым, после которого Авраамий Павлович умер?

— Я не знаю. Но конфликт был, очень сильный и при свидетелях. Думаю, сердце деда было уже изношено, случился сердечный приступ, который он терпел — ​это было вполне в его характере. Уверена, что он получил в свое время и серьезную долю облучения — ​известна история о том, как они с Курчатовым занимались ликвидацией аварии на реакторе А‑1, дед прямо в своем мундире. Он везде лазил, все проверял и никогда не берегся. Но умер он, думаю, все же от сердечного приступа.

— Ваши родные вспоминали, что домой приходили письма, причем и после смерти Авраамия Павловича. От кого они были?

— Да, бабушке часто приходили письма и нередко от незнакомых людей. Одно было совершенно пронзительное — ​от Ольги Рудольф. Когда деда не стало, она написала, что ее единственный сын Лев был арестован по 58-й статье и десятилетний срок отбывал в Норильске, где дед в то время был начальником комбината, и что ее сын остался жив и вернулся только благодаря ему. Она написала: «Для него не было почетных и отверженных, были люди». Я не знаю, что сделал дед для этого человека. Он часто помогал вещами, без которых выживание было невозможно, — ​жильем, решением бытовых вопросов. Часто спасал в ситуациях несправедливого обвинения в рабочих конфликтах. А иногда шел на большой риск, мог припрятать человека. Александр Мильчаков, репрессированный комсомольский деятель, вспоминал, как дед таким образом спас его от расстрела. Таких случаев много в воспоминаниях людей, которые знали деда.

— Сам Авраамий Павлович дневников не вел?

— Нет, конечно. Только в последние годы жизни он стал делать записи, которые назвал «Сад. Деревья. Наблюдения. Заметки». У деда в то время появилась дача, выстроенная на собственные деньги, — ​не государственная, скромная, простая, одноэтажная. И он наконец решил исполнить свою мечту о саде. Кстати, по тем нескольким страницам, которые остались, видно, насколько он владел пером. Записи начинаются с фразы, которую я помню с детства: «Всю жизнь меня привлекали плодовые деревья — ​сад, его рост, созревание, плоды, выведение новых сортов. Тайна жизни и рождение яблока, ягоды. Но почти никогда мне не удавалось заняться этим увлекательным и благородным делом». Дальше дед вспоминает сады на родине, в станице Узловой, в Скопине, где он учился, на Магнитке — ​он ведь там развел сад, который стал одним из первых на Урале. Комбинат давал рабочим кредиты, и те, как пишет дед, с удовольствием их брали, чтобы строить дома и разводить сады. Когда дед вернулся на Магнитку через много лет, он увидел те самые разросшиеся сады.

АТОМНЫЙ ПРОЕКТ

В начале 1943 года Авраамия Завенягина вызвали в ЦК партии, где Сталин познакомил его с Курчатовым и поручил новую работу — ​атомный проект. От Завенягина требовался не только его опыт как организатора, но и знания металлурга: для бомбы был нужен уран и плутоний. В начале декабря 1944 года на Авраамия Павловича возлагается руководство работами по добыче урановых руд. Создается Специальное металлургическое управление, включающее комбинат № 6 в Таджикистане (Ленинабадский ГХК), НИИ‑9, а также Управление специальных институтов «А» и «Г» и лабораторий «Б» и «В», ставших впоследствии крупными научными центрами в области ядерной индустрии.

Завенягин принимает участие в подборе кадров для новой отрасли. Так, по его рекомендации в ПГУ переводится на работу Славский, будущий глава Минсредмаша, и многие ученые, строители, организаторы производства.

Авраамий Павлович был среди тех, кто наиболее активно способствовал созданию термоядерного оружия. Сахаров, один из основных разработчиков советской водородной бомбы, писал: «Завенягин был жесткий, решительный, чрезвычайно инициативный начальник; он очень прислушивался к мнению ученых, понимая их роль в предприятии, старался сам в чем-то разбираться, даже предлагал иногда технические решения, обычно вполне разумные».

12 марта 1953 года Завенягин становится начальником реорганизованного ПГУ, 1 июля того же года — ​замминистра среднего машиностроения, а 25 февраля 1955 года и до последнего дня жизни возглавляет Минсредмаш, проработав на этом посту 770 дней.

По свидетельствам близких, этот талантливый организатор в определенном смысле был фаталистом. Он говорил: «Неважно, когда упадешь, важно двигаться в нужном направлении и добросовестно делать свое дело».

Источник: biblioatom.ru