22 июня, ровно в четыре часа

В апреле 1945 года по приказу министра вооруженных сил Булганина воевавшие на фронте студенты-физики МГУ продолжили учебу для подготовки к участию в атомном проекте. Среди них был Виктор Гусев. Окончив третий курс, он в 1941-м добровольцем ушел на фронт. Его жена передала редакции дневник, где описаны первые месяцы войны: воодушевление, смятение, ночное небо в лучах прожекторов, голод, неизвестность и готовность стоять до последнего.
22 июня 1941 года
Сегодняшний день войдет в историю человечества как день, положивший начало величайшим событиям, подобные которым едва ли имели место в истории.
В 12 часов 15 минут товарищ Молотов объявил советскому народу по радио: что-то, чего нужно было ожидать, свершилось… Бомбардировке подверглись Севастополь, Киев, Житомир и другие города. Молотов говорил торжественно, твердо, спокойно. Война! Настроение у всех приподнятое, патриотические разговоры на каждом шагу. Ни малейшей тени на «шапкозакидательство». Все понимают серьезность момента. Однако все уверены в победе. Много добровольцев.
Итак, мирная жизнь кончилась. Автобусом в три часа дня я выехал из Монина.
24 июня 1941 года
Возбужденные, возвращаемся в общежитие. Еще успели на метро. Столица погрузилась во мрак. Поезда были переполнены. «Кировскую» проходили без остановки — там что-то строили, вероятно, бомбоубежище. От метро шли пешком, обсуждая события дня. Дома Гази сказал, что в военкомате происходят волнующие сцены — добровольцы прорвали охрану и ринулись к комиссару. Он сказал, что с часу на час также может уехать, так как его должны призвать. Мы ложились спать с мыслью, что наши там уже дерутся, сдерживая танковые колонны противника. Всех интересовала позиция Англии и других «демократических» стран. Среди ночи — резкий стук в дверь. Вскакиваем — «Собирайтесь, вас увезут автобусы». Куда, зачем — неизвестно. Быстро собираемся. Три часа ночи, уже светает. Автобусы летят по еще пустым улицам. В столице и ночью — исключительный порядок. На углу каждого дома дежурят отряды ПВХО. Дворники уже принялись за работу. Проезжаем площадь Дзержинского — у здания НКВД стоят две зенитки. Мимо проходят тягачи с тяжелыми орудиями. Приехали. Клуб «Трехгорки», там теперь военный стол Краснопресненского военкомата. Узнаем, что будем разносить мобилизационные повестки. 22-го уже была объявлена мобилизация 1905 – 1918 годов.

Ждем около часа повесток. Не обходится без ропота на организацию. Наконец, принесли. Разбираем повестки. Район совершенно незнакомый. Мне досталась первая порция в шесть повесток, адресаты недалеко. Многие уже не спят, когда проходишь мимо — спрашивают, кому повестки. Разнес первую партию, возвращаюсь за второй… Многие сами готовятся идти в военкомат, так как слышали приказ по радио. В одной квартире еще спали. Когда я отдал повестку, жена заплакала, муж стал ее успокаивать.
25 июня 1941 года
«Братва!» Открываю глаза. «Тревога!» Виктор будит нас всех — первая воздушная тревога… Прислушиваемся. Через некоторое время слышим гул самолетов. Неужели прорвались? Вдруг залпы зениток. Мы — в окно, видны разрывы снарядов. Я видел как будто три самолета типа ТБ. Могут быть «юнкерсы». Наших истребителей не видно. Это несколько удивляет. Зенитки палят вовсю. Снаряды рвутся, как нам кажется, недалеко от самолетов. Мы горим желанием увидеть хотя бы один сбитый самолет. Но вот гул стихает, самолеты уходят. Через некоторое время по радио передают отбой воздушной тревоги… Снова ложимся спать. В шесть часов слушаем сводку главнокомандующего. Занят Брест и другие города. Сволочи, рвутся. Уничтожено 300 танков. Сбит 51 самолет. Итого за двое суток войны сбито 127 самолетов противника. О наших потерях не сообщают. Интересно, каково направление главного удара?
26 июня 1941 года
Сегодня приказом коменданта Москвы запрещено после 27 июня появляться позже 12 часов ночи на улице без спецпропусков. Запрещен въезд в Москву всем, не имеющим московской прописки, за исключением рабочих с предприятий Москвы, живущих в пригородах.
В нашем общежитии будет не госпиталь, а пересылочный пункт. Мобилизация идет вовсю. Стась сказал, что меня, его, Жорика и еще одного парня завтра вечером вызывают в райком партии. Может быть, предложат ехать на фронт. Что ж, я готов. Только жалко будет, если убьют в начале войны. Хотелось бы видеть, как мы ломим врага, крушим его стеной, по-русски!
Примерно через два месяца
1 июля нам сообщили, что едем на спецзадание. На сборы дали всего около пяти часов. О характере спецзадания никто ничего толком не знал.
В ночь с 1-го на 2-е мы прибыли на Киевский вокзал. На рассвете 2-го тронулись в путь. Что нас ждало, мы не знали, но были готовы с честью пройти через все испытания.
На спецзадании
Мы строили укрепрайон, опиравшийся на реки Десну и Снопоть, на смоленско-брянском направлении. В основном это рытье противотанкового рва. В первые дни работали по 16 часов. Питание налажено не было. Люди мы все были непривычные к земляным работам. Работали ночью. Надо прямо сказать, было тяжело, очень тяжело, особенно первое время. Никогда до сих пор не было мне в жизни так тяжело, как в эту первую неделю нашей работы. Казалось, дальше уже нельзя, мы валились на ветки и мгновенно засыпали. Все ужасно похудели. Я думал, что все кончено. Две недели такой работы доконали бы нас. В голове была только одна мысль — не свалиться окончательно! Держаться до последнего! И мы выдержали.
Приходилось преодолевать многочисленные трудности. Воду пили из ручья, работали под дождем, а во второй половине августа это было уже не из приятных занятий. Болели дизентерией, спали в ригах на соломе, под дырявой крышей. Недостаточно питались, подолгу не имели вестей из дому, а кроме того, были многочисленные организационные неполадки, наиболее обидные. Иногда доставали гречишного меду. Я раз напился его чуть не до одурения. Вообще, кое-что прикупали у населения: молоко, яйца, огурцы, мы раз кушали даже целого жареного поросеночка с Виктором на двоих. Но доставать еду с каждым днем становилось все труднее и труднее. Цены сильно повысились.
Так мы прожили два месяца. На исходе второго месяца к нам вдруг приехала одна девушка из бюро ВЛКСМ физфака МГУ и привезла радостные вести: большую часть из нас отзывали в Москву, откуда должны были пойти в военную академию. С какой радостью мы ее встречали!
Вечером 31 августа поезд подходил к Москве. Когда приехали и вышли на Комсомольскую площадь, то сразу бросилось в глаза необычное оживление, которое царило на улицах. Метро не работало. Трамваев ждали толпы народа, я едва втиснулся в трамвай, шедший до площади Ногина… Все куда-то торопились, многие с чемоданами, рюкзаками за плечами. На улицах — масса людей. Наконец мы доехали, причем запоздали на час. Сразу же вышли, сели на трамвай и отправились в школу на Красной Пресне. С этого момента моя гражданская жизнь окончилась, я стал не властен над собой.
(Дальнейшие записи делаю по памяти в санлетучке, которая везла меня, раненого, в Москву.)
…Выстроили в полном боевом порядке и куда-то повели. Как я узнал впоследствии, нам предстояло занять оборону в Хлебникове, что мы и сделали…
Доставалось нам здорово. Рота занимала очень большой участок, поэтому беспрерывно были в наряде — или охраняли сырые холодные окопы, или мост через канал, или были в полевом карауле по ту сторону канала, или во внутреннем наряде. Никогда не забуду одной ночи по охране окопов, когда очередная смена, отходив по грязи два часа, засыпала на куске соломы, в блиндаже, скрючившись и прижавшись друг к другу. Как через какиенибудь 15 – 20 минут мы вскакивали, окоченев от холода и стучали зубами, дрожа всем телом, как Сашка Гофман стонал: «Ой-ой», «Черт возьми!» Или ночи в карауле по ту сторону, когда страшный трус Коробов, вообще дрянь человек, застрелил ни в чем не повинного… Грязь была чертовская, немецкие самолеты шли на Москву. Все небо было в прожекторах. Местность болотистая, изрытая канавами, приходилось все время прыгать. Мертвого мы вчетвером едва дотащили до караулки на шинели, которая после этого была вся в крови. Едва дождались конца этой ночи. Все измучились морально и физически.
21 февраля мы прибыли на исходную позицию в одну деревеньку недалеко от озера Селигер. Сосредоточились в лощине. Немцы били из пулеметов и минометов. Первый раз в жизни я попал под огонь. В лощине мы увидели первую кровь на снегу, раненых, просивших о помощи. Говорили, что уже есть раненые и в нашем батальоне. Если б немцы накрыли нас минометами в этой лощине, то многие полегли бы. Организованности не было, толпились, не знали, что делать. Наконец раздалась команда вылезать из лощины наверх и продвигаться вперед. Деревня была левее, перед нами был лес, на опушке которого у немцев была построена оборона. Они довольно плотно простреливали местность перед собой, но до них было еще далеко, поэтому огонь их не был так губителен, как впоследствии, когда мы сблизились.
Мы мялись, вылезать наверх не хотелось, кругом повизгивали пули. За лощиной тянулось поле, дальше шли кусты, подходившие к реке, за которой был лес, занятый немцами. Справа в лес двинулись наши автоматчики. Наконец более смелые из нас полезли наверх. Подумал и я: чему быть, того не миновать — и выполз вверх, стал продвигаться от пня к полю. Так начался мой первый бой. Пули свистели вокруг, но огонь немцев был не прицельным. В пень, за которым я лежал, ударила пуля. Однако рота выползала плохо, не было подъема, все чего-то выжидали. Тогда последовала команда: «Отползти обратно!» Командование решило продвигаться правее, где нас скрывали бы кусты, которые тянулись до самого леса. Роту повел политрук Балдано. До сих пор командиров не было видно впереди. Мы подтянулись и пошли за политруком. Я шел все время рядом с Месхи, вслед за политруком. Рядом замечательно продвигались и поддерживали нас пулеметчики Гусельникова…
7 марта 1942 года Виктор Гусев возглавил атаку, был ранен снайпером. Три месяца пролежал в госпитале. В том же году окончил военно-пулеметную школу, потом курсы при особом отделе НКВД. До конца войны служил в управлении контрразведки Ленинградского фронта.