Было наше — стало ваше: кто и как копировал советские технологии

Мы рассказывали о том, как Россия заимствовала зарубежные технологии. Но нередко копировали и у нас — ​преимущественно в области военной техники, на развитие которой в СССР не жалели средств.

Из новейших примеров можно назвать создание американской корпорацией Lockheed Martin многофункционального истребителя пятого поколения F‑35 Lightning II, который совершил первый полет в 2000 году. В его конструкции, как полагают некоторые эксперты, использованы наработки, реализованные в перспективном советском сверхзвуковом истребителе вертикального взлета и посадки Як‑141, появившемся ближе к финалу существования СССР, но так и не поступившем в серийное производство. Впрочем, возможно, это только конспирология.

Но есть факт прямого заимствования в США технических решений, реализованных в советском понтонно-мостовом парке инженерных войск, на основе которого был разработан тактический понтонный парк американской армии Ribbon Bridge, принятый на вооружение в 1972 году. А в военном флоте США и сегодня служит быстроходный военный транспорт Roy M. Wheat — ​это приобретенное в свое время у Украины транспортное судно с горизонтальной грузообработкой (ролкер) «Владимир Васляев» проекта 1609 «Атлантика», построенное для торгового флота СССР.

Чрезвычайные обстоятельства

В стихотворении Иосифа Бродского «На смерть Жукова» есть такие строки: «Воин, пред коим многие пали стены, / хоть меч был вражьих тупей». То, что пали, — ​безусловно, и какой ценой, у Бродского сказано с пронзительной правдой: «Сколько он пролил крови солдатской / в землю чужую! Что ж, горевал? / Вспомнил ли их, умирающий в штатской / белой кровати? Полный провал». Но вот с тем, что меч, врученный страной полководцу Победы, был хуже, чем у противника, согласиться вряд ли можно. Разящую мощь этого меча противник очень даже признавал, потому как чувствовал на себе. И при возможности его копировал.

Хорошо известно о крайне неприятном впечатлении, которое произвели на гитлеровцев уже в июне 1941‑го новые советские танки. О существовании Т‑34 и КВ на момент нападения на СССР гитлеровцы даже не подозревали, полагая, что имеющаяся у вермахта противотанковая артиллерия легко справится с бронетехникой Красной армии, которую та демонстрировала на довоенных парадах. Вскоре, однако, немцам пришлось убедиться, что, как отметил в своих мемуарах генерал-полковник Хайнц Гудериан, Т‑34 «своей броневой защитой, вооружением и проходимостью значительно превосходил немецкие танки» начала войны. А вот немецкие противотанковые пушки того периода оказались настолько малоэффективными в борьбе с Т‑34 и КВ, что сами же немцы прозвали эти орудия колотушками — ​их снаряды попросту отлетали от брони танков. Применять же против них тяжелые зенитные и полевые орудия было затруднительно из-за низкой маневренности данных систем на поле боя. В вермахте озадачились повышением боевых качеств противотанковых пушек, и выход был найден… в трофейном советском оружии.

Летом и осенью 1941‑го враг захватил немало советских 76‑миллиметровых дивизионных пушек Ф‑22 образца 1936 года. Немецкие инженеры тщательно изучили Ф‑22 и после кое-каких усовершенствований (кстати, замышлявшихся до войны и нашими конструкторами), реализованных фирмой Hanomag, превратили это орудие в очень зубастую противотанковую пушку. В результате вермахт обзавелся действенным средством для поражения «тридцатьчетверок» и КВ, которое довольно долгое время заполняло образовавшуюся было у немцев тактико-техническую нишу. Лишь в 1942‑м Германии удалось создать собственную противотанковую пушку, сравнимую по боевым качествам.

Но это еще не все. Хотя многие считают, что в течение всей вой­ны врагу не удалось захватить ни одну советскую реактивную установку, это не так. Немцы захватывали и БМ‑13 «Катюша» со 132‑миллиметровыми реактивными снарядами М‑13, и более легкие установки БМ‑8 со снарядами М‑8 калибра 82 мм. Они высоко оценивали боевые качества этого оружия и, хотя располагали реактивными системами собственной разработки, скопировали под руководством известного ученого-ракетчика Рольфа Энгеля советскую установку БМ‑8, лишь слегка уменьшив калибр снаряда и смонтировав рельсовые направляющие для их пуска (тоже копии советских) в кузове бронетранспортеров. Такие реактивные установки находились на вооружении даже не в вермахте, а в частях гитлеровской элиты — ​войск СС. Предпринимались немцами и попытки усовершенствовать и передать на вооружение своей артиллерии более дальнобойные советские реактивные снаряды М‑13, но эти работы они не успели завершить.

Захватив Харьков, немцы обнаружили на одном из заводов конструкторско-производственную документацию на советский 120‑миллиметровый полковой миномет ПМ‑120, весьма эффективно применявшийся на фронте Красной армией. Минометов аналогичного калибра и огневой мощи у вермахта попросту не было, и, воспользовавшись находкой, немцы запустили ПМ‑120 в серийное производство на своих заводах.

Хотя речь в этих примерах идет о чрезвычайных обстоятельствах Второй мировой войны, легко можно заметить, что они иллюстрируют три направления по устранению узких мест в собственных производственных возможностях. Первое — ​это адаптация к своим потребностям захваченной в большом количестве иностранной техники, второе — ​reverse engineering (создание массового изделия на основе зарубежного натурного образца) и третье — ​производство модели по имеющейся зарубежной технической документации (заимствование технологий ноу-хау). Ведь лучшее — ​вовсе не враг хорошего. Недаром в самом удачном немецком танке Второй мировой войны «Пантера» отчетливо видны черты Т‑34.

Ядерное импортозамещение

Все эти подходы, особенно reverse engineering, в совершенстве освоили и китайские специалисты. К числу безусловных преимуществ Китая всегда относилась способность концентрировать колоссальные людские ресурсы на решении тех или иных задач развития страны, в том числе интеллектуальные. И в сфере импортозамещения тоже.

Как известно, Советский Союз до начала 1960‑х сыграл решающую роль в становлении военно-промышленного комплекса КНР, подготовив для него в своих ведущих вузах плеяду высококвалифицированных инженерных кадров, поставив целые заводы и передав лицензии на производство военной техники — ​самой современной, только-только принятой у нас на вооружение.

Как считали и считают в руководстве КНР, копирование иностранной техники — ​необходимость, но оно должно быть связано с ее усовершенствованием в рамках собственных НИОКР и замещением с созданием соответствующей производственной базы (см., например, воспоминания зампреда Центрального военного совета КНР Лю Хуацина, опубликованные в труде Сергея Гончарова «Заметки о военно-техническом сотрудничестве Китая с СССР и Россией во 2‑й половине ХХ века»).

Сегодня уже не секрет, что во второй половине 1950‑х годов СССР предоставил КНР доступ и к важной информации в области создания ядерного оружия. В июне 1958‑го в Китай отправилась группа специалистов из Арзамаса‑16. Возглавлял ее один из ведущих ученых-оружейников Минсредмаша Евгений Негин, вскоре ставший главным конструктором ядерных зарядов. Китайцев было решено ознакомить с устройством советской ядерной бомбы образца 1952 года — ​плутониевым «изделием 501-М» с зарядом РДС‑2 мощностью 40 кт. Она представляла собой усовершенствованный вариант первой отечественной атомной бомбы «изделие 501» с зарядом РДС‑1. Именно «изделие 501-М» было сброшено с тяжелого бомбардировщика Ту‑4 на Тоцких учениях в сентябре 1954 года.

Решение ознакомить китайцев с «изделием 501-М» стало компромиссным. С одной стороны, если бы Пекину подсунули устаревшую РДС‑1, это вызвало бы недовольство Мао Цзэдуна (ему бы китайские специалисты разъяснили, что к чему). С другой — ​секреты бомб более продвинутых конструкций дарить не хотелось. Зато винтомоторные бомбовозы Ту‑4, поставленные Советским Союзом, у Китая уже были — ​более того, их экипажи имели опыт нанесения бомбовых ударов по военным целям на острове Тайвань во время конфронтации с чанкайшистами.

Однако дальше устной, хотя и весьма ценной информации, предоставленной командированными советскими специалистами их коллегам из Третьего министерства машиностроения (Минсредмаш по-китайски), дело не пошло. Отправку в Китай макета бомбы РДС‑2, комплекта документации на нее и спецоборудования отменили чуть ли не в самый последний момент. Все это уже было погружено в опломбированные вагоны и под охраной ждало своего часа в Арзамасе‑16. Но в июне 1959 года у Хрущева и Мао состоялась встреча, в ходе которой Никита Сергеевич твердо отказался передать Китаю боевые образцы ядерного оружия. Отказался, ну и что? Научно-технический задел, созданный в КНР при советской поддержке, все равно позволил китайским атомщикам 16 октября 1964 года испытать в пустыне Гоби на полигоне Лобнор свой первый ядерный заряд — ​урановый мощностью 22 кт. Они назвали его «59-6» с недвусмысленным намеком на дату обидной для Мао встречи. Означало это «Китай может и сам» — ​чем не ремейк нашего «Россия делает сама» (РДС)!

Сегодня в Военном музее Китайской народной революции, что в Пекине, можно увидеть макет первой китайской атомной авиабомбы — ​надо полагать, не урановой, а плутониевой — ​с обозначением «А2923» на корпусе. По своей конфигурации она точь-в-точь повторяет советское «изделие 501-М». Так в Китае состоялось ядерное импортозамещение, а сам он вошел в клуб ядерных держав мира.

Герой первой степени

В 1950‑е годы Китай получил из СССР порядка 500 реактивных фронтовых бомбардировщиков Ил‑28, а в 1967‑м приступил к серийному выпуску этих простых и надежных в эксплуатации самолетов, хотя уже морально устаревших. В Китае они получили название «Хун‑5». Среди нескольких сотен «Хун‑5» были и носители ядерного оружия «Хун‑5А». С борта «Хун‑5А» 27 декабря 1968 года в ходе испытаний на Лобноре была сброшена трехмегатонная водородная бомба.

Еще более серьезным советским вкладом в создание китайской воздушно-ядерной мощи стала выдача в 1957 году Китаю лицензии на производство дальнего бомбардировщика Ту‑16, поступившего на вооружение советских ВВС всего четырьмя годами раньше. Китайцы присвоили самолету наименование «Хун‑6». Первый самолет китайской сборки из советских деталей был передан армии в 1959 году. Именно он сбросил 14 мая 1965 года над Лобнорским полигоном первую китайскую боевую ядерную авиабомбу А2923 с зарядом мощностью 35 кт. А 17 июня 1967‑го с помощью «Хун‑6» была испытана первая китайская термоядерная 3,3‑мегатонная авиабомба, имевшая двухфазный заряд на основе урана‑235, урана‑238, лития‑6 и дейтерия.

Самолеты «Хун‑6», существенно модернизированные китайским авиапромом, и сегодня составляют воздушный компонент стратегической ядерной триады КНР.

Китайские авиаконструкторы — ​безусловно, весьма талантливые люди. Они ухитрились превратить в носитель ядерного оружия даже советский сверхзвуковой истребитель МиГ‑19. Правда, не в первозданном лицензионном виде, а создав на его основе неплохой штурмовик «Цян‑5». Этот самолет был запущен в серийное производство в конце 1969 года. В числе «Цян‑5» были и носители ядерного оружия «Цян‑5A» с размещением тактической ядерной авиабомбы «Куан Бяо‑1» мощностью до 20 кт в бомбоотсеке в полуутопленном состоянии. Такая бомба в восьмикилотонном варианте была сброшена с этого самолета на Лобнорском полигоне 7 января 1972 года. Пилот штурмовика Ян Госян был удостоен высшей военной награды КНР — ​медали Героя I степени. Было за что: за неделю до этого успешного испытания ему пришлось экстренно садиться с той же бомбой, ­почему-то не пожелавшей отделяться от самолета. А штурмовики «Цян‑5» долгое время играли в ВВС Народно­освободительной армии Китая ту же роль, что и советский сверхзвуковой истребитель-бомбардировщик — ​носитель тактического ядерного оружия Су‑7Б, который КНР по понятным причинам не поставлялся.