Плутоний для Берии. Воспоминания одного из первых радиохимиков «Маяка»

Для заряда первой атомной бомбы нужен был высокочистый металлический плутоний — ​с этого предложения можно было бы начать историю «Маяка». Но мы начнем с другого: Людмиле Тихомировой 95 лет, она одна из первых радиохимиков комбината № 817. Лично демонстрировала пробирку с трехвалентным плутонием Берии, с удовольствием вспоминает, как шутил Курчатов и взрывался Славский.

Заветная пробирка

В 1947 году, после Ленинградского университета, начинающий радиохимик Людмила Тихомирова была распределена в Челябинск‑40, на комбинат № 817 (будущие Озерск и «Маяк»). Производство и город еще строились, и молодых специалистов поселили в деревянных домиках пионерлагеря. Но ненадолго — ​почти на год отправили на стажировку в Москву, изучать свойства плутония и работать над технологией его получения в Лаборатории № 2.

В то время о плутонии толком ничего не знали: в природе этот элемент почти не встречается. Чтобы его получить, нужно построить реактор, облучить урановые блоки, растворить уран в кислоте и выделить плутоний в виде солей или оксидов. А чтобы сделать заряд для бомбы, нужно выплавить из этих соединений металлический плутоний.

Технологию создавали на первом в Европе уран-графитовом реакторе Ф‑1 в Лаборатории № 2 и на установке № 5 в НИИ‑9 (сейчас — ВНИИНМ). Из первых порций облученного металлического урана получалось выделить всего несколько микрограммов плутония, что совершенно не устраивало конструкторов. Для бомбы нужно было порядка 10 кг. Чтобы произвести такой объем, и начали строить комбинат № 817. 19 июня 1948 года был выведен на проектную мощность первый в СССР уран-графитовый промышленный реактор «А», «Аннушка», а 22 декабря ввели в эксплуатацию радиохимический завод.

Людмила Тихомирова приступила к работе в лаборатории. Тогда форма у химиков была самая простая — ​халат и шапочка. И обязательно дозиметр в правом нагрудном кармане. «Нам доставляли пробы, содержащие радиоактивные элементы, — ​вспоминает она. — ​После каждого этапа очистки раствора мы определяли процентное соотношение элементов и давали рекомендации для дальнейшей очистки. Наша задача была доочистить раствор от посторонних радиоактивных элементов, по излучению определить содержание плутония и повысить его концентрацию. Работа велась круглосуточно, в несколько смен».

Растворы привозили в 20-литровых бутылях. Из них брали пробы и отправляли в пробирках по 20–30 г в лабораторию. Суточная доза облучения каждого сотрудника лаборатории строго контролировалась. «Но как-то нам привезли целую бутыль — ​брак, чтобы полностью запустить раствор в производство. Дело было срочное, рентгены не считали, — ​рассказывает Людмила Тихомирова. — ​Нами двигало чувство ответственности и важность задачи».

В конце 1948-го — ​начале 1949 года удалось получить трехвалентный плутоний в водном растворе. «Это был первый успех, к нам приезжали многочисленные комиссии, я лично демонстрировала заветную пробирку Лаврентию Берии и отчитывалась о работе, — ​говорит Людмила Тихомирова. — ​Потом в небывало короткие сроки родилась промышленная технология. У нас были внедрены два метода: ацетатно-фторидная схема выделения и очистки урана и плутония из азотнокислых растворов и экстракция диэтиловым эфиром. К концу 1948 года уже вырисовалась последовательность химических операций, особенности обращения со всеми промежуточными продуктами рабочих растворов. В феврале 1949 года первые азотнокислые растворы, содержащие плутоний, вместе с уточненным процентным составом и рекомендациями по получению металлического плутония были переданы дальше — ​на химико-металлургическое и литейно-механическое производство». 1 июня удалось получить необходимое количество плутония для бомбы. А 29 августа на Семипалатинском полигоне испытали РДС‑1 мощностью 22 кт в тротиловом эквиваленте.

Шутка Курчатова

Челябинск‑40 был засекречен, выезд сотрудникам запрещался, но молодежь особо от этого не страдала. «Мы купались в озерах, ходили на яхтах, играли в волейбол, устраивали концерты и спектакли — ​все были энергичными, творческими, веселыми. Жизнь бурлила, нас вдохновляло общее дело. Со временем складывались семьи, и чуть позже мы организовывали развлечения уже для наших детей», — ​вспоминает Людмила Тихомирова. Она познакомилась с будущим мужем Александром Масловым в Челябинске‑40. У них родились трое детей — ​Никита, Надежда и Екатерина.

В войну Александр работал на оборонном заводе в Дзержинске, где выпускали снаряды для фронта. А в 1948 году приехал в Челябинск‑40 на строительство и пусконаладку «Аннушки». «Работал он в тяжелейших условиях, с повышенным гамма-фоном — ​нередки были аварийные ситуации, разгребание «козлов» — ​пробок в каналах реактора, — ​рассказывает Людмила Тихомирова. — ​Реактор пускали долго, на ходу корректируя проект и выдавая в производство облученный уран. Саша всегда добросовестно выполнял свою работу, был ответственным, неординарно мыслящим инженером-механиком. В этом необыкновенном месте, где собрались лучшие умы, мы почти каждый день встречались с выдающимися учеными. Так, Игорь Курчатов подолгу жил в Челябинске‑40. Близко я с ним не была знакома, но запомнилось, что на производстве, в лабораториях Игорь Васильевич всегда появлялся в обычной одежде — ​видимо, не признавал халаты. Общался дружелюбно, с уважением, без какого-либо высокомерия».

Любил Игорь Курчатов и пошутить. Людмила Тихомирова приводит историю, свидетелем которой не была, но которую все передавали из уст в уста. Как-то Курчатов с начальником ПГУ при Совете Министров СССР Борисом Ванниковым собрался на охоту. Специально задержался у вешалки в рабочем вагончике, вытащил из кармана два гвоздя и попросил шофера прибить к полу галоши Ванникова. Тот: «Что вы, меня сгноят в тюрьме!» Тогда Курчатов взял топор — ​молотка не нашлось — и сам их прибил. Ванников попытался надеть галоши — ​не получилось. Он оторвал их от пола и сказал Курчатову: «Эх, Борода, все бы тебе прыгать и играть!» Тот спросил: «А откуда ты взял, что это я?» «Ну кто из них решится прибить мне галоши? Подумай», — ​ответил Борис Львович.

«А Ефим Павлович Славский был большой, громогласный, деятельный, фантастически работоспособный, с характерным донбасским говором. Он быстро находил выход из самых немыслимых ситуаций, аккумулировал все лучшие идеи. Правда, был человеком взрывным, мог позволить себе хлесткие выражения, но был незаменимым двигателем всех работ», — ​рассказывает Людмила Тихомирова.

После 1959 года наша героиня работала в центральной заводской лаборатории. А в 1961-м их с мужем позвали в Казахстан. «Небольшой поселок Алатау возводился в чистом поле на фоне гор со снежными вершинами. На создание Института ядерной физики пригласили специалистов со всего Советского Союза. Сначала я работала в лаборатории радиохимии, затем в группе дозиметрии. А Саша был заместителем главного инженера реактора. Работали мы всегда увлеченно и плодотворно. Раскрытие тайн атома, изучение микромира, химии ядерных превращений, изменяемость веществ и элементов просто не могут не привлекать, это удивительная Вселенная», — ​говорит Людмила Тихомирова.

Редакция благодарит за помощь в подготовке статьи Надежду Маслову, дочь Людмилы Тихомировой.