Вспоминая Чернобыль: о специалистах и традициях профессиональной подготовки

На этой неделе исполняется 30 лет со дня аварии на Чернобыльской АЭС. О том, что произошло 26 апреля 1986 года, написаны тысячи статей, но полной ясности в вопросе о причинах случившегося до сих пор нет. Автор «СР» Валентин Черников приводит свидетельства и суждения Николая Луконина, профессионала самого высокого уровня. С 1952 по 1976 год он был инженером, начальником смены, главным инженером, а затем директором реакторного завода в Красноярске-26. В 1976 – 1983 годы — директором Ленинградской АЭС, в 1983 – 1986-м — директором Игналинской АЭС, а в 1986 – 1989-м — министром атомной энергетики.
Став министром, Николай Луконин в первую очередь занялся выяснением причин аварии в Чернобыле. И вот какие выводы он сделал. Первое: на станции оказался на редкость неудачный подбор руководящих кадров. Директор АЭС Виктор Брюханов раньше работал на тепловой станции. С тепловой станции взяли и главного инженера Николая Фомина, а заместитель главного инженера Анатолий Дятлов приехал из Комсомольска-на-Амуре, с завода, где ремонтируют подводные лодки. «Да, на лодках тоже реакторы, но они водо-водяные, и у них физика совершенно иная. Они не идут ни в какое сравнение с блоками-миллионниками, установленными на АЭС, — говорил Николай Луконин. — У нас в Минсредмаше со стороны никого не брали, а воспитывали собственных специалистов. Конечно, те ребята, что приходили с институтской скамьи, поначалу физику реактора тоже знали плохо. Но с ними работали, их обучали. Например, меня, прежде чем допустить к реактору в Красноярске-26, направили на стажировку в Челябинск-40.

То есть брали только из своих — из тех, кто прошел минсредмашев скую школу подготовки и знал назубок технологии производства. Причем с назначением на высокие должности эта подготовка не заканчивалась. В частности, начальник 4-го главка Александр Зверев, бывший генерал-лейтенант КГБ, очень строгий, но справедливый, каждый год собирал всех директоров и главных инженеров в Москве и устраивал для них курсы повышения квалификации. На курсы специально вызывали, на целый месяц. Благодаря этому на всех предприятиях Минсредмаша был очень грамотный и, что особенно важно, исключительно дисциплинированный персонал. Каждый, начиная с директора и заканчивая простым токарем или слесарем, четко знал, что и как делать. И чего делать ни в коем случае нельзя».
Второй причиной аварии Николай Луконин считает то, что при передаче атомных станций из Минсредмаша в ведение Министерства энергетики не передали наработки предыдущих лет. Что это был за опыт? «Первое — в случае внеплановой остановки реактора или снижения мощности обязательно докладывать директору и главному инженеру, — поясняет Николай Луконин. — Второе — подъем мощности после этого осуществлять, только получив письменное разрешение начальника смены. Еще раз повторю: все ответственные операции на реакторе должны производиться только под руководством начальника смены станции. То есть нельзя подменять начальника смены другим сотрудником, даже директором. И директор, и главный инженер или заместитель главного инженера должны просто следить, как выполняется программа и правильно ли она выполняется, чтобы ничего не нарушать и не создавать сложных ситуаций».
Оперативный запас реактивности (ОЗР) опустился ниже разрешенного регламентом уровня. Об этом следовало срочно доложить директору и немедленно остановить реактор, даже если директор был бы против. Но директору никто ничего не доложил. Николай Луконин комментирует: «Имело место не только снижение оперативной мощности реактора, но и попытка скрыть этот факт. Все произошедшее комиссия восстановила не по записям в журналах, не по признаниям виновников, а по показаниям приборов. В Средмаше такое было просто недопустимо. Происшествия, конечно, случались, и даже весьма серьезные. Если работник при этом ничего не скрывал, а обо всем честно рассказал, его не увольняли, разве что понижали в должности. Но когда, допустив ЧП, человек начинал ловчить и отпираться, наказание было самым строгим. Скрывать нарушения у нас запрещалось категорически. Но это золотое правило с промышленных реакторов почему-то не передалось на АЭС. И на этом перечень грубейших нарушений не заканчивался. Когда мы начали разбираться, оказалось, что программа испытаний, которую они собрались проводить, не была согласована с проектной организацией, с научным руководителем и конструкторами». А согласовывать надо было обязательно. Николай Луконин вспоминает, что на Ленинградской АЭС с проектировщиками непременно созванивались, встречались.
Они приезжали на все наиболее ответственные операции. Однажды на особенно сложном эксперименте на станции даже Госатомнадзор присутствовал.
И еще одна особенность стиля работы Средмаша. «Нас приучали не только четко выполнять инструкции, но и постоянно думать, — говорит Николай Луконин. — На заводах был специальный журнал, в который любой работник мог записать свои предложения. Их рассматривали и никогда не иронизировали, если человек оказывался неправ. Неправ — ну и что? Зато накапливался опыт, который проверялся потом, вносился в технологическую документацию. Нам всегда говорили: если есть замечания — пусть вы даже неправы будете, — напишите. Какую-то долю истины можно уловить в любых замечаниях. То есть шел постоянный поиск. Директор, главный инженер и заместитель главного инженера всегда требовали, чтобы люди думали, обсуждали, осмысливали нюансы. Я считаю, что это огромная заслуга руководства, с низовых руководителей и до директоров комбинатов, начальников главков, замов министра. Очень хороший был опыт. И вот благодаря средмашевской школе за шесть лет моей работы на Ленинградской АЭС не произошло ни одного тяжелого или смертельного несчастного случая».
Полная версия воспоминаний — на memory.biblioatom.ru.