Создатели рудников ищут внешние источники питания

«ВНИПИпромтехнологии», инжиниринговый центр уранового холдинга «АРМЗ», получил первые плоды новой стратегии — нарастить долю заказов от внешних клиентов до 70 %. По сравнению с 2018 годом доход от контрактов за пределами «Росатома» вырос втрое. О хлопотах и успехах компании рассказал ее гендиректор Алексей Шеметов.

— Вы пересмотрели тактику работы на внешнем рынке. Расскажите, что изменили.

— В прошлом году мы проанализировали историю внутриотраслевых заказов: график получился с ярко выраженным синусоидальным характером. В какой-то временной отрезок заказов много, потом наступает период, когда наши услуги практически не нужны. По итогам анализа мы разработали новую стратегию. Определили для себя, что основную компетенцию, горное проектирование, надо сохранить. И сохраним мы ее за счет того, что больше заказов будем брать на внешнем рынке.

— Успехи есть?

— Пусть небольшие, но в этом году уже есть. Мы плотно работаем с Навоийским ГМК: в сентябре и октябре сдали два проекта по Мурунтау (крупнейшее месторождение золота в Узбекистане, одно из самых больших в мире. — «СР»). Для «Алросы» сделали проект, для «Роснефти». Успехом можно назвать сотрудничество с австралийской Clean TeQ — мы спроектировали участок извлечения для сорбционного выщелачивания кобальта, никеля и скандия. Это первый наш клиент за пределами бывшего СССР и, надеемся, не последний.

В целом же количество внешних заказов и выручка от них в этом году в три раза выше, чем в прошлом. Да и во все предыдущие годы.

— И все это за счет горного проектирования?

— Да. И сейчас мы его диверсифицируем. Обособляем арктическое направление — проектирование для горнодобывающих компаний в Арктике, и будем продвигать его отдельно. Последние примеры — проекты для Павловского месторождения на Новой Земле, «Хиагды» и «Алросы». Мы взяли курс на то, чтобы нарастить долю внешних заказчиков.

---

«СЕЙЧАС У НАС ДОЛЯ ВНУТРЕННИХ КОНТРАКТОВ СОСТАВЛЯЕТ 70%, А ВНЕШНИХ — 30%. МЫ ХОТИМ ПЕРЕВЕРНУТЬ ЭТУ ПРОПОРЦИЮ»

---

Кроме того, планируем выйти на рынок сооружения атомных станций. «Росатому» необходимы тысячи проектировщиков. Мы можем занять определенную нишу и небольшими шагами в этом направлении идем.

— А что вы можете в проектировании АЭС?

— Ну, сконструировать саму атомную станцию не сможем, но все, что касается пристанционного хозяйства, вопросов, связанных с экологией, мониторингом, радиоэкологическим наблюдением, комплексным инженерным радиационным или радиохимическим обследованием, разработкой мероприятий по выводу из эксплуатации, — ​наша тематика. Мы готовы этим заниматься. Мы выполняли и выполняем такие заказы, но не для АЭС. Теперь хотим участвовать в проектировании станций.

Запретный лес

— Год почти закончился, можно подвести предварительные итоги. Какие планы ставили и чего до­стигли?

— В этом году мы рассчитывали получить девять положительных заключений Главгосэкспертизы по проектам, которые ведем, пока получили только два. Надеемся, правда, еще на два.

— Четыре положительных заключения — меньше половины плана. Почему так?

— Из-за непреодолимого рассогласования между законодательством о недрои землепользовании. Смотрите: государство принимает решение, что такие-то месторождения полезных ископаемых будут разрабатываться, и организует аукционы, конкурсы для распределения участков. Предприятие выигрывает, получает лицензию. Но когда приступает к проектированию, то обнаруживает, что на лицензионном участке есть другая федеральная собственность, например лес. И лес этот защищен законом. Получается конфликт: законодательство о недропользовании позволяет вести работы, а законодательство о землепользовании, в том числе лесном хозяйстве, — ​нет. И нет единого окна комплексного предоставления участка, и недр, и дневной поверхности. Мы прокладываем правовую тропу, чтобы переводить леса из состава земель лесного фонда в земли для промышленного использования — недропользования и тяжелой промышленности.

— «ВНИПИпромтехнологии» решает эти вопросы за своих клиентов? Разве это не задача недропользователя?

— Сейчас заказчик стремится к тому, чтобы переложить ее на проектировщика.

— И вы принимаете обязательства?

— Конечно, ведь это возможность и нарастить компетенции, и увеличить объем заказов.

— Вернемся к конфликту законов. Вы говорите, он помешал получить в этом году положительные заключения Главгосэкспертизы. Но разве проблема с лесами возникла в 2019 году?

— Именно в 2019-м. После Года экологии решения по всему, что касается соблюдения соответствия деятельности назначению земель, ужесточились просто в разы. Раньше нам удавалось пройти этот этап, сейчас за участками очень и очень зорко следят, перевод земель из одной категории в другую практически невозможен. Единственный способ — постановление правительства.

— Но ведь неукоснительное соблюдение Лесного кодекса — это правильно.

— Конечно. Но государство, выставив участок на аукцион, уже решило передать его для недропользования. Это первое. Второе — никто обязательства, связанные с экологией, не отменяет. В проекте мы либо предусматриваем компенсационные мероприятия, либо применяем технологии, которые наносят минимальный ущерб.

Допустим, на участке река второй категории. Мы проводим все мероприятия, чтобы исключить попадание в нее промстоков. И гарантируем, что снимаем 99 % экологического ущерба. В качестве компенсирующего мероприятия мы можем заключить договор с любым рыбозаводом о том, что, например, оплачиваем выведение 9 млн мальков. Например, «Хиагда» выпускает в реку Селенгу мальков байкальского осетра.

Но сейчас просто ничего нельзя делать. Нет — и все. По сути, мы торим тропу для всех, потому что это проблема не только госкорпорации «Росатом».

— А недропользователи-заказчики вам помогают?

— Зачастую они знать не знают об этих проблемах. К нам пришла компания, которая предполагает заниматься разработкой месторождения редкоземельных металлов в Иркутской области. Когда мы наложили координаты их объекта на карту, оказалось, что 85 % территории защищены. Та же ситуация на других объектах — в Нижегородской области, в Саратовской.

— Проблема системная, как ее решать?

— Мы разработали целую дорожную карту и, думаю, в ближайшем будущем подпишем соглашение с «Рослесинфоргом». Это учреждение Федерального агентства лесного хозяйства занимается кадастровыми работами и подготовкой документов. Мы хотим взаимодействовать с ним на регулярной основе. В переговоры уже вовлечено и Минприроды, включая министра, и зампреды правительства. Будем превентивно переводить земли в категории промышленного использования по месторождениям, где предполагается добыча.

— Что включает в себя дорожная карта?

— Самое важное — перевод всех данных в документации по границам участков в лесном хозяйстве из румбов в градусы. Надо все эти данные оцифровать и привести к общепринятой системе измерения. Только после этого начинаются подготовительные процедуры к изъятию участка из состава земель лесного фонда и переводу его в земли для промышленного использования. Только сняв все обременения, которые были на лесе, полноценно, на законных основаниях, мы сможем вести проектные работы, получить экспертное заключение и начать добычу.

— Сколько это потребует времени и денег?

— Учитывая, что половину работ, связанных с генпланированием, мы будем делать своими силами, перевод порядка 500–600 га будет стоить 15–20 млн рублей. Сама работа займет шесть месяцев. С учетом прохождения согласительных процедур в территориальных органах власти — год. И это оптимистический сценарий.

— Ваш опыт будет применим для всех проектов горнодобывающей отрасли?

— Да, мы создадим методику перевода земель одной категории в другую. Недропользователям понятно будет, как действовать. Время до конца 2019 года и следующее полугодие мы потратим на то, чтобы создать значительный задел для решения этих задач как минимум на пять — семь лет вперед, а то и больше.

— То есть в следующем году есть шанс получить оставшиеся положительные заключения экспертизы?

— Да. У нас замечания касаются только лесов.

Фабрика в четырех измерениях

— Вы говорили, что «ВНИПИ­промтехнологии» стал использовать BIM — технологию трехмерного моделирования зданий. Как вам она?

— Чрезвычайно удобный инструмент и для клиентов, и для проектировщиков. Однозначно будем использовать, несмотря на то что на начальном этапе это ведет к увеличению трудозатрат. Поясню. Допустим, мы проектируем фабрику. Проектирование делится на две стадии. Первая — это создание собственно проекта. Вторая — рабочее проектирование: проект детализируется. Обычно из общего времени проектирования 40 % — это проект, 60 % — рабочая документация. Так вот, с BIM ты тратишь больше времени на создание проекта, но значительно меньше — на рабочую документацию. Общее время сокращается на 15–20 %. Это первое. Второе — качество проектирования возрастает в разы.

— А как вы это высчитываете?

— Во-первых, по количеству замечаний, которые приходят от заказчика и при прохождении экспертизы. А во‑вторых — по количеству коллизий, которые возникают при строительстве.

— Коллизий какого рода?

— По плоскому чертежу ты не видишь расположение инфраструктуры в пространстве и не можешь понять, как она совмещается со стенами и другими элементами конструкции здания. В трехмерной модели можно четко сопоставить инженерные решения с конструктивом. Например, видно, что трубу нельзя пропустить через балку, надо ее обогнуть с помощью отводов. В связи с BIM я вижу еще одну задачу: проектную модель превратить в эксплуатационную. Это уже будет четвертое измерение, во времени.

— Как это будет работать?

— Цифровая модель включает набор всего оборудования, конструктивных элементов. Они названы, их технические характеристики описаны в спецификациях. И если правильно, по всем канонам, эксплуатировать, то эта модель просто кладезь информации. Например, для ремонта по регламентам или по техническому состоянию. Скажем, есть электрогенератор. Ему положено раз в шесть месяцев проходить технический ремонт. При этом отслеживается количество часов наработки и другие показатели. Так вот, если есть BIM, то все данные по этому генератору уже есть. Ты делаешь ремонт и корректируешь данные. Актуальность поддерживается постоянно. Вот к этому мы и планируем прийти.

— Сейчас не так?

— Сейчас так: спроектировали, построили и забыли. Дальше эксплуатанты заводят свои журналы, программы. А задача, которую мы ставим в АРМЗ, — ​чтобы проектная модель автоматически становилась эксплуатационной.

— Получается, что у заказчика должна быть та же программа, что и у вас. А заказчик согласен нести расходы? Сколько это ПО стоит?

— Порядка 50 млн рублей — программные продукты плюс раз в три года обновление. Но цена заказчика не волнует. Мы недавно проводили дивизиональный семинар по геолого-математическому моделированию. Как раз закончили 3D-проект по месторождению Добровольное в Курганской области. Так сам заказчик заволновался: когда вы мне передадите эту модель? Вопрос не в деньгах, когда люди четко понимают, насколько удобно и экономически эффективно использовать эти модели. BIM — вклад в наш опыт, благодаря которому мы делаем даже сложные и ответственные проекты качественно и в срок.