Владимир Волк из ВНИИНМ: «Кадровые потери 1990-х до сих пор не восполнены»

2 августа отметил 80-летие Владимир Волк — ​один из патриархов отраслевой науки, более полувека проработавший в Высокотехнологическом научно-исследовательском институте неорганических материалов им. Бочвара (ВНИИНМ). В интервью «СР» он рассказал, как добывал из отходов технеций и чистил радиоактивную платину, почему не верит в радиационную эквивалентность и в чем главная проблема отечественной радиохимии.

— Вы помните свою первую работу по радиохимии?

— В Институт Бочвара я пришел на преддипломную практику в 1967 году. Диплом не был связан с радиохимией, а вот сразу после защиты я стал заниматься химией технеция: нужно было научиться выделять его из оборотных растворов радиохимического завода. Даже в незначительной концентрации этот элемент обладает мощным антикоррозионным действием. Появилась идея добавлять технеций в воду первого контура реакторов атомных подлодок, чтобы предотвратить коррозионное растрескивание трубопроводов. Технеций мы в институте выделили, но, к сожалению, технология так и не была реализована.

Выполняя комплекс работ по технецию, я набрел на интересный метод, который назвал двухфазным титрованием. Он позволяет определять концентрацию анионных поверхностно-активных веществ. Стал копать: оказалось, что метод может помочь с ответом на многие вопросы фундаментальной физической химии. Если бы мне удалось доказать его универсальность, докторская диссертация была бы в кармане. Кандидатскую я защитил по закрытой тематике.

Но тут ко мне пришел заместитель директора института Александр Сергеевич Никифоров и сказал: «Отложи свои исследования, я тебя определяю научным руководителем реконструкции радиохимического завода в Северске». Фокус в том, что было принято решение использовать в качестве основного оборудования экстракционные колонны. Я сразу понял, что эта работа очень даже не подарок.

— Почему?

— В экстракционных колоннах все происходит иначе, чем в дискретных аппаратах, которые использовались ранее. Пришлось разбираться в таких вещах, как тип эмульсии в аппарате и связанное с этим расположение границы раздела фаз, особенности массообмена в противоточном движении неравновесных потоков. Проявился такой специфический тип микроэмульсионного загрязнения, как эмульсия высаливания, с которым надо было бороться. Мы разработали способ тонкой сепарации фаз, который тут же был схвачен заводом.

За модернизацию завода я в 1989 году получил Государственную премию, и выплат по авторским свидетельствам хватило на машину.

— Хорошее подспорье в непростые годы.

— Мою лабораторию в то время выручали проекты МНТЦ (Международный научно-технический центр — ​межправительственная организация, налаживающая деловые связи ученых из СНГ, Канады, Японии, Южной Кореи, Норвегии, других стран Европы и США. — «СР»). Еще мы перечистили всю радиоактивную платину, которая была в институте, получив гексахлороплатинат аммония — ​платиновую соль. Она применяется при лечении онкозаболеваний. За счет таких работ мы кормили не только свое подразделение, но и весь институт. Вот так прошли 1990-е.

— А как же ваша докторская диссертация?

— Я защитил ее в 1997-м, но она была посвящена не методу двухфазного титрования, как я планировал в 1980-е. Строго говоря, это была и не диссертация даже, а развернутый доклад обо всем, чем я занимался во ВНИИНМ.

— После защиты стали большим начальником?

— В 2002-м я стал заместителем директора института. Но уже через два года сменился руководитель, мы не нашли общего языка, и я ушел с должности.

— А что случилось?

— Он требовал сокращения персонала. Я говорю: сократить проще всего, а где специалистов искать, когда появятся новые задачи? Не договорились. Потом, когда директор сменился, я руководил отделением. А в 2012 году решил совсем отойти от административной работы, попросился в главные научные сотрудники. И продолжал развивать направления, которые сам и создал.

— Как вы оцениваете состояние радиохимической науки в России?

— На мой взгляд, кадровые потери 1990-х до сих пор не восполнены. Их невозможно восполнить, потому что прервалась связь поколений. Сейчас нет 40-летних радиохимиков, а 40 лет — ​это самый продуктивный возраст для ученого. Мастодонты вроде меня уходят, а молодежь, кажется, не готова занять наше место.

— Вы передаете знания молодым коллегам?

— Я подготовил трех кандидатов наук. Один сейчас работает на Ордынке, второй — ​в Железногорске, третья — ​у нас. Готовлю еще одну специалистку, у нее очень интересная тематика по сокристаллизации урана и плутония. Я уже на пенсии, но никто же не мешает мне с ней общаться.

Кадровый вопрос стоит в радиохимии очень остро. Прежде всего нужно готовить специалистов. Причем не просто набивать им головы информацией — ​надо учить думать, нестандартно решать задачи, формулировать алгоритмы решения. Вот пример: требуется получить высокое содержание плутония в том продукте, который идет на аффинаж. Если уменьшить разделительный поток, который выводит плутоний в свою ветку, ты повысишь содержание плутония, но ухудшишь качество урана. Увеличишь поток — ​улучшишь качество урана, но потеряешь содержание плутония. Следовательно, действовать в лоб нельзя. Любую комплексную задачу эффективнее делить на подзадачи, решаемые автономно, независимо друг от друга.

— Какие задачи у радиохимиков на ближайшие годы?

— Нас ждет переход на двухкомпонентную энергетику с тепловыми и быстрыми реакторами. Нужны технологии и инфраструктура для замыкающей стадии топливного цикла в такой системе. Мне нравится идея создания мощного завода с комплексной схемой переработки топлива реакторов различного назначения.

— Идея пристанционной переработки вам не нравится?

— Нет, не нравится. Это дорого и малоэффективно.

— Можно ли в двухкомпонентной энергетике достичь радиационной эквивалентности, о которой сейчас много говорят, или это красивая мечта?

— Это даже не мечта, это фикция. Атомная энергетика строится на реакциях деления, в результате этих реакций мы неизбежно производим радиоактивные отходы в виде осколков деления. Я считаю, что их надо пока просто собрать и надежно изолировать. У меня вызывает недоумение идея так называемой трансмутации минорных актинидов — ​долгоживущих отходов ядерной энергетики. Сначала нужно без спешки научиться их изолировать, приводить в какой-то удобный вид для последующего дожигания. Пока в мире нет ни одного сертифицированного комплекса для долговременного хранения РАО. Вот чем надо сейчас заниматься, а с трансмутацией разберутся следующие поколения.