Революция, война и русская рулетка: авантюрная юность академика Александрова

Он был студентом Киевского университета, когда получил от Иоффе приглашение в знаменитый ленинградский Физтех. Потом — ​долгие годы дружбы с Курчатовым, работа в атомном проекте, руководство Институтом атомной энергии. Лауреат почти всех орденов и госпремий СССР, президент Академии наук — ​это все об Анатолии Александрове. А вот о годах юности, выпавших на Гражданскую войну, ученый вспоминал редко, хотя его доатомная биография тянет на приключенческий роман.

Из пращи по генералу

13 февраля 1903 года в маленьком городе Тараще Киевской губернии в семье мирового судьи Петра Александрова родился третий ребенок, мальчика назвали Анатолием. Вскоре семья переехала в Киев. Толе едва исполнилось три года, когда мать Элла Эдуардовна умерла. Детьми в основном занималась бабушка: помогала с уроками, учила немецкому и французскому.

Склонность к конструированию у мальчика проявилась в раннем детстве. Однажды он испытывал собственноручно сделанную пращу и разбил окно в генеральском доме. Генерал как раз праздновал день рождения, и камень прилетел ему прямо в тарелку. Был страшный скандал, отцу Александрова пришлось заплатить 25 рублей за материальный и моральный ущерб.

По табелям Киевского реального училища видно, что будущий академик успеваемостью не отличался: оценки скачут от колов до пятерок, есть записи о переэкзаменовках из-за прогулов. Сохранилась и семейная история, как Анатолий приписал единицу спереди к количеству пропущенных уроков, думая, что такое несуразно большое число приведет близких к мысли, что это вообще ошибка. Но его старшая сестра Валерия сходила в училище, махинация раскрылась. Мальчик получил нагоняй от отца.

В 1919 году Анатолию Александрову выдали аттестат об окончании училища.

Чудом не расстрелянный

Как Александровы приняли революцию, сказать трудно. Наш герой никогда об этом не говорил, хотя известно, что в семье придерживались демократических и даже левых взглядов.

В конце 1980‑х Александров скупо описал свое участие в Гражданской войне. Шел 1919 год. 16‑летний Анатолий с приятелем на железнодорожной станции Фастов встретили знакомого офицера, соседа по киевской квартире. Тот рассказал, что в Киев ехать нельзя, там война и разбои, и что если они истинные патриоты, то должны защищать родину, встать в ряды белой армии. Мальчики ушли с офицером на фронт. Добрались до Крыма. Видели на пирсе корабли с эвакуирующимися в Турцию белыми. Потом попали в плен, были приговорены к расстрелу, спасла их женщина-комиссар. Она дала какие-то поддельные документы и отпустила — ​судя по всему, это было в ноябре 1920 года.

А вот тот же сюжет в изложении племянника Александрова, физика, академика РАН Евгения Александрова: «История из числа услышанных мной от дяди. Рассказал он мне ее в августе 1969 года и никогда более не возвращался к ней. Он рассказал, что в его отрочестве (как я понял, в 16 лет) он оказался в белой армии, где безумно преуспел и прославился до такой степени, что удостоился трех Георгиевских крестов. Но он осознал, что с такой наградой в России после 1917 года долго не проживешь. Он решил эти Георгиевские кресты спрятать. Закопал их под каким-то мостом, а вскоре попал в облаву и оказался со многими захваченными в каком-то подвале. Захваченных вызывали одного за другим на допрос и немедленно убивали — ​оставшиеся слышали выстрелы. Дядю вызвали на допрос в свой черед. Допрашивала его какая-то девица в «кожаной тужурке», которая прониклась сочувствием к дяде (бывшему очень красивым и рослым молодым человеком) и молча показала ему на некий черный выход наружу, каковым он и воспользовался незамедлительно. Однако с тех пор он ощущал над собой в течение всей жизни дамоклов меч, который так никогда и не пал на него, но неизменно составлял фон его жизни. Я в том самом 1969 году пытался внушить ему, что все это не имеет никакого значения полстолетия спустя, и в его положении особенно, но, похоже, это не имело никакого влияния».

Сабельные шрамы

Александров действительно вплоть до перестройки боялся реакции властей на свое прошлое, думая, что это может отразиться на семье. Когда его спрашивали о происхождении страшных шрамов на теле, говорил, что, скорее всего, это результат обстрела в Мурманске в 1943 году, где на него что-то упало, но он ничего точно не помнит. И только в конце жизни признался, что шрамы — ​следы сабельных ударов, а еще он в Гражданскую войну взорвал железнодорожные пути и пустил под откос поезд.

Рассказывал, что у него был близкий друг, в его сестру Александров был влюблен. Этого друга, раненого, он под обстрелом вытаскивал с поля боя и чувствовал, как пули опять и опять настигали тело друга. В безопасное место он донес его уже мертвым.

«Как-то, уже в начале 1990‑х годов, дома зашел разговор о возможности новой гражданской войны, — ​пишет в своей книге «Академик Анатолий Петрович Александров. Прямая речь» его сын Петр. — ​Я сказал Анатолию Петровичу, что сейчас непонятно, кого и за что резать, на что он ответил: «А ты думаешь, что мы тогда понимали?» От непонимания происходящего, возможно, была и его попытка самоубийства. Будучи в Добровольческой армии, он решил сыграть в русскую рулетку, приставил револьвер к голове, но вышла осечка, во второй раз он прицелился в свинью, которая проходила по двору, и, нажав на спуск, убил ее… Вероятно, уже с тех пор, со времен Гражданской войны, АП и стал придерживаться того мнения, что никакие политические теории и политические амбиции не стоят жизни людей, невольных участников этих событий».

Самогонщик и мыловар

Александров вернулся в Киев. Наступили тяжелые времена. Они с братом освоили технологию мыловарения и делали вполне приличное мыло, которое продавала их сестра. Знания химии, полученные в реальном училище и из книг, помогли и при освоении самогоноварения, чем тоже довелось заниматься. Друзья часто обращались за советом, как лучше очистить спирт и измерить крепость «продукта», что сделало Александрова весьма известным в Киеве.

Достоин упоминания еще один эпизод из того времени. Как-то знакомый отвел нашего героя в так называемый подвал поэтов. В прокуренном помещении на стол вскочил красивый блондин и начал читать стихи. Через много лет Александров вспомнил эти стихи и это лицо, когда перечитывал Есенина.

Школьный учитель и электромонтер

Александров без всякой специальной подготовки устроился работать школьным учителем. «В какой-то момент в Киеве была здоровая голодуха, а у меня брат был под Киевом, в такой колонии — ​Марьяновка, в 100 км от Киева, он там был преподавателем, — ​вспоминал Анатолий Петрович. — ​Я поехал к нему. И меня там-то в школе назначили преподавателем, хотя я не имел никакой школьной подготовки специальной, ни образования, кроме средней школы. А школа была — ​одна комната в хате. И у меня там сидели ребята разных возрастов, и их по-разному надо было учить. Пять классов у меня сразу было в одной комнате. Ну и преподавал я год, может, полтора. А потом переехал в Киев и здесь встретился с преподавателем 79‑й школы Лукашевичем Николаем Ивановичем. Ну и он меня взял себе в школу в качестве лаборанта (хотя такой официальной должности не было). Но в школе он мне поручил вести преподавание в нескольких классах, и я начал это делать. И дальше дело пошло, дальше я стал полноправным преподавателем в 79‑й школе и преподавал физику и химию в старших классах. Химия меня тогда увлекала очень сильно, вероятно, потому, что все тогда было доступнее по химии, чем по физике, никаких специальных приборов не было нужно. И можно было делать такие шикарные опыты. Я очень любил на уроках блистательные опыты ставить, за что меня не хвалили, когда происходили всякие взрывы… У нас кружок существовал, он существовал, как ни удивительно, при политпросвете. Мы устраивали публичные лекции по химии, по физике — ​с демонстрациями. Ну а кроме того мы могли заниматься всякой деятельностью. И в частности, у нас было электротехническое бюро, и я был его начальником. Дело в том, что, пользуясь этим электротехническим бюро, мы могли зарабатывать. А учителям в то время платили крайне паршиво, но мы могли всегда подработать. Потому что мы брались за проводку в ­каком-то здании, за ремонт лифта и так далее… Я преподавал в школе долго — ​с 1922 или 1923 года по 1930‑й. А в 1924 году поступил в университет и преподавал в этой же самой школе».

Грузчик с финкой в зубах

В Киеве у Александрова и двух его приятелей в совместном владении была шлюпка. Она стояла на спасательной станции. «Мы все были членами спасательной станции, потому что иначе не могла лодка стоять на спасательной станции, ну и по ходу дела мы кое-кого спасали, — ​вспоминал Анатолий Александров. — ​Приходилось этим делом заниматься. В том числе и откачиванием утопленников». Друзья проводили на Днепре много времени и однажды даже совершили путешествие, спустившись на лодке до Черного моря, чудом не перевернулись на днепровских порогах.

Попутешествовали пешком по Крыму и решили, что пора домой. Денег на билеты до Киева не хватало, купили до Мелитополя. Там подрабатывали, таская мешки на вокзале. Возник конфликт с местными грузчиками. Вот как об этом рассказывал Александров: «Жрать нам было нечего, и, значит, мы перешли на подножный корм, ходили на кукурузные поля, драли кукурузу и ее варили. Но нужно было заработать на билеты. И вот тогда мы стали прямо на вокзале мелитопольском грузить всякое барахло. Привозили всякие деятели на возах, на арбах, им нужно было тащить какие-то вещи на поезд. Большей частью это были тюки с арбузами, или с дынями, или с картошкой. Вот эти самые тюки я и таскал на себе, приблизительно там килограммов по восемьдесят штучка. За это мне обещали поломать кости тамошние грузчики. И действительно, это была с нашей стороны вроде как конкуренция им. Но я тогда взял финку в зубы и в таком виде стал ходить с этими мешками. И, в общем, никаких агрессий мы не испытали».

ЗАВЕЩАНИЕ АКАДЕМИКА

Чернобыльская авария стала личной драмой для Анатолия Александрова. Он, внесший большой вклад в разработку и промышленных, и энергетических уранграфитовых реакторов, остро чувствовал свою ответственность. Вскоре после этих трагических дней ученый ушел с поста президента Академии наук СССР, а через два года оставил и пост директора Института атомной энергии. В 1993 году он писал сотрудникам тогда уже Курчатовского института по случаю 50‑летия со дня основания: «Я не преувеличиваю, когда говорю о великом прошлом нашего института. Мы пережили в нем больше светлых и радостных дней, чем горечи и разочарований. Искренне хочу, чтобы ваши радости в будущем умножались, а разочарование и горечь — ​уменьшались. Для этого стремитесь обрести общую точку опоры, чтобы не замкнуться в мире малых личных интересов. Живите общим делом, оно создало Курчатовский институт, с ним — ​наше будущее».