Второе «я» физика Льва Рябева: к 90-летию выдающегося ученого

Лев Рябев возглавил Минсредмаш в 1986 году, приняв эстафету у Ефима Славского, потом на протяжении 10 лет был первым заместителем министра по атомной энергии. Последние 20 лет работает заместителем директора по развитию в Российском федеральном ядерном центре «Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики» (РФЯЦ-ВНИИЭФ). Мы с порталом «История «Росатома» (biblioatom.ru) поздравляем Льва Рябева с 90‑летием и приводим отрывки из его воспоминаний разных лет.

О выборе пути

Когда началась вой­на, мне было восемь лет. Отец ушел на фронт. Все помыслы у нас, мальчишек, были связаны с фронтом. Поэтому естественно, что после семилетки я решил поступать в Артиллерийское подготовительное училище в Ленинграде. Но не прошел по зрению и военным уже стать не мог. А тут ядерный взрыв в 1949 году, он и определил мой выбор.

Жил я в то время в Вологде, но куда поступать, чтобы делать ядерное оружие? Ничего не было известно, полный мрак. Взял книгу «Куда пойти учиться?». Начал просматривать ее: если специальность не расшифровывается, значит, «спецфак», то есть то, что мне нужно. Так я приехал в МВТУ (сейчас Московский государственный технический университет им. Баумана. — «СР»). Но на медкомиссии написали: «Годен. Кроме ИФ». Куда рвусь — ​не берут. ИФ — ​это инженерно-физический факультет. На конструкторский факультет приема не было. И вдруг ребята говорят, что есть еще Механический институт (сейчас Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ». — «СР»): мол, там найду то, что ищу. И поступил я на физико-механический факультет. Учишься, но далее темный лес, какая профессия — ​не очень ясно. Потом оказалось, что я попал на специальность, связанную с металлофизикой. То есть это конструкционные материалы.

Об Арзамасе‑16

После четвертого курса нас, 10 человек, вызвали к начальству и предложили перейти на новую специальность — ​«физика взрыва» и после выпуска уехать на «объект». Так началась наша подготовка по специальным предметам уже в Институте химфизики. Нас принял тогда Николай Николаевич Семенов, очень тепло побеседовал с нами, а затем, после курса лекций, в 1956 году, мы поехали на практику в Арзамас‑16.

Нас посадили в вагон, сказали, чтобы нигде не выходили, пока не окажемся в тупике, а там, мол, встретят. Так и случилось. И уже на объекте началась совсем иная жизнь. Я попал к Александру Сергеевичу Козыреву и поначалу занимался взрывчаткой. А затем Козырев начал исследовать проблему «обжатия с помощью ВВ (взрывчатых веществ. — «СР») малых масс трития» — ​пытались получить термоядерную реакцию без использования делящихся материалов. Я ушел вместе с ним на это направление. Занимались отдельными ядерными зарядами.

О Харитоне, Зельдовиче, Павловском и Сахарове

К­ак-то сразу складывались нормальные отношения с людьми. И с научным руководителем Юлием Борисовичем Харитоном, и с главным конструктором Евгением Аркадьевичем Негиным, и с главным конструктором Самвелом Григорьевичем Кочарянцем. Для них и для меня главным было дело! А в этом случае проблем нет. Недавно меня один академик пытал: были ли какие-то стычки или разногласия с Харитоном? Я думал, думал, но ничего надумать не мог. Шла обычная, нормальная работа. Надо — ​и я еду к Харитону. Надо — ​и он приезжает ко мне. Сообща решали многие проблемы, а все остальное уже второстепенное.

Я встречался и работал с выдающимися учеными и специалистами, чьи имена прекрасно известны всем: Андрей Дмитриевич Сахаров, Яков Борисович Зельдович, Александр Иванович Павловский. Каждый из них решал определенные задачи. Зельдович и Сахаров были теоретиками, а Александр Иванович был экспериментатором. При создании ускорителей он был богом, и эти три выдающихся ученых дополняли друг друга. Сахаров — ​незаурядная личность во всех отношениях. Я говорю не только в научном плане, но и о нравственности. Пожалуй, его первым я бы назвал демократом без кавычек. Можно разделять или не разделять его позиции и взгляды, это уже вторично, но нельзя не уважать его за нравственные поступки. Поэтому я не помню ни одного случая, чтобы у нас в Арзамасе‑16 были ­какие-то критические замечания по отношению к Сахарову во время тех печально знаменитых кампаний против него. Ну а по научной его работе мы всегда давали ему положительные отзывы.

О работе во ВНИИ экспериментальной физики

Одни из лучших лет моей жизни — ​годы, когда я возглавлял ВНИИЭФ. Это был «боевой» период — ​время, когда надо было разрабатывать новые системы вооружений, оснащать ракеты разделяющимися боеголовками, причем наши системы не должны были уступать тем, что были в США. И поэтому работа была очень интересная, напряженная и, что греха таить, приносящая удовлетворение, потому что мы добились неплохих результатов. Тот паритет СССР и США, что сложился к нашему времени, в значительной мере был заложен именно тогда. И если вы посмотрите на число испытаний, то пики их пришлись как раз на эти годы. Мы делали все, чтобы идеи наших ученых были реализованы. Первый пик испытаний был в начале 1960‑х годов. То были воздушные испытания, а мы проводили подземные. Они отличаются кардинальным образом, и прежде всего по трудоемкости, трудозатратам, да и по другим параметрам. По трудоемкости один эксперимент под землей равен нескольким воздушным.

Судьба меня увела от участия в воздушных взрывах. А получилось это так. В начале 1958 года меня вызвали и сказали, что надо готовиться к поездке на испытания. Меня направили в Институт химфизики для знакомства с новой аппаратурой. Мы приехали в Москву, нам дали теоретический лекционный курс, а потом отправили на практику на завод, где изготовлялся оптический хронограф. Но в это время Хрущев сделал ряд политических заявлений и объявил мораторий [на испытания ядерного оружия]. Так на воздушные взрывы я тогда не попал. А потом переключился на совсем другие дела, и необходимости участвовать в испытаниях не было.

О Славском

Реструктуризация отрасли началась еще при Ефиме Павловиче Славском. Он увлечен был, конечно, развитием уранодобывающей промышленности. В ЦК у нас были все балансы: по тритию, по плутонию, по оружейному урану и проч. И анализ этих материалов показывал, куда надо двигаться. Довольно четко представлялась и картина будущего. А начали движение к нему при Ефиме Павловиче, когда ставили задачи и автоматизации процессов, и производства особо чистых материалов, и комплексной переработки руд. Конечно, очень трудно было убеждать, что нужно сокращать количество боеприпасов — ​не требуется их столько! Это тоже была тяжелая психологическая перестройка.

О Чернобыле

При становлении нашей атомной промышленности, к сожалению, наряду с крупными достижениями и открытиями были и неверные шаги. В частности, были не очень ясные решения при получении плутония для первой бомбы.

Или еще одна крупная ошибка — ​та, что привела к Чернобылю. Существует один момент с Чернобылем, который мне непонятен. Мне часто приходилось беседовать с академиком Доллежалем, главным конструктором реактора. При всем моем преклонении перед Николаем Антоновичем я так и не смог добиться ответа на вопрос: что же произошло с реактором? Мне кажется, он и сам это не до конца понял. Много на эту тему мне пришлось говорить и с Анатолием Петровичем Александровым. И он тоже не смог до конца прояснить причины трагических просчетов науки и конструкторов. Да и сейчас есть неясности… Мне вспоминается беседа с Зайковым — ​был такой секретарь ЦК. Он был далек от атомных дел, но сказал тогда абсолютно правильную фразу: «Но все-таки реактор не должен был взрываться».

Когда делаешь такое опасное дело, ​будь это оружие или атомная станция, все время должен быть на самого себя взгляд со стороны. Это очень важно — ​критическая оценка самого себя, каждого своего шага. Причем это должно быть непрерывно, на протяжении всей жизни. Обязательно должен быть «второй я» — ​критик первого. Нет четкой грани, когда уверенность превращается в самоуверенность, и вот здесь надо быть предельно осторожным.

О будущем

В XXI веке перспективы у атомной энергетики есть, и, вне всякого сомнения, есть решение тех технических проблем и трудностей, которые у нее еще существуют. И, с другой стороны, не так уж велик выбор энергоисточников. Перспективы были определены несколько десятилетий назад, когда было доказано, что ядерный энергоисточник в миллионы раз мощнее органического. Но, как в любом деле, решая положительно одни проблемы, тут же получаешь иные, уже неблагоприятные. Появляется отрицательная составляющая, и ее нужно нейтрализовать. Пока все экспертные оценки свидетельствуют, что и в XXI веке, и дальше человечество будет использовать атомную энергетику.

ДОСЬЕ

Лев Дмитриевич Рябев родился 8 сентября 1933 года в Вологде в семье студентов пединститута. В 1957 году окончил МИФИ по новой тогда специальности «физика взрыва» и был направлен в КБ‑11 (сейчас РФЯЦ-ВНИИЭФ), где прошел путь от инженера до директора крупнейшего ядерного центра, став в 1974 году преемником Бориса Музрукова. В 1978 году Льва Рябева перевели в аппарат ЦК КПСС, в оборонный отдел, в 1984 году назначили замминистра среднего машиностроения СССР.

В мае 1986 года Лев Рябев принимал участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, а в ноябре того же года возглавил Минсредмаш, сменив на этом посту Ефима Славского. В 1989 году стал заместителем председателя Совета Министров СССР и руководителем топливно-энергетического комплекса. В 1993‑м назначен первым замминистра РФ по атомной энергии, отвечал за работу ядерно-оружейных департаментов и структур управления атомной энергетикой.

С 2002 года — ​заместитель директора РФЯЦ-ВНИИЭФ по развитию.