Ученый Михаил Пергамент: «Скромность — разновидность глупости»

Михаила Пергамента принимал на работу еще Игорь Курчатов. Прошло больше 60 лет, а Михаил Иосифович по-прежнему в тренде: научный руководитель отделения магнитных и оптических исследований ТРИНИТИ — ​один из мировых специалистов по проблеме управляемого синтеза и физике плазмы. В июне ученому исполнилось 90 лет, юбилей отметил в институте. С утра — ​научно-технический совет, в обед — ​встреча с журналисткой «Лаб. СР».

— Один из главных в жизни уроков я получил еще дошкольником. Мы с сестрой гардероб поцарапали, нам всыпали по первое число. Потом родители пригласили краснодеревщика. Он снял поцарапанную дверцу, новый лак положил. Сидит, полирует, а его физиономия в дверце отражается, как в зеркале. А родители мне как раз недавно подарили лобзик, я учился столярничать. Вижу: лак тот же, что у меня, а получается лучше. Ну и спрашиваю: «Дядь, почему у тебя блестит, а у меня нет?» Он отвечает: «Видишь у меня пот на лбу? Это пот блестит». Он ушел, а я по лестнице вниз-вверх побегал, добыл пот, тру деревяшку — ​не блестит. Мне было страшно обидно — ​соврал мастер! И только спустя годы я понял, что он правду сказал, только иносказательно. Если работаешь в поте лица, то результат будет блестящий.

Скромным я никогда не был, по-моему, скромность — ​разновидность глупости. Первое мое научное достижение — ​победа на олимпиаде по физике в МГУ. Учился я тогда в шестом классе, но не постеснялся прийти вместе с 10-классниками. Меня пускать не хотели, выручил академик, который мимо проходил и сказал: «Пусть потренируется».

После школы приняли меня в Физтех и тут же отчислили: в 1948 году в СССР принялись бороться с космополитами. Решили, что людям с неарийскими фамилиями в институте, который готовит кадры для новейших отраслей науки и техники, делать нечего. На прощание я злобно сказал: «Вы выгнали студента Пергамента, а я вернусь к вам профессором». И сдержал свое обещание. В Физтехе я 30 лет читал курс, который сам и разработал, — ​методы экспериментальной физики. Учил студентов задавать вопросы природе.

Окончил я энергетический факультет Московского института химического машиностроения. Хотел сразу в науку, но комиссия по распределению предложила идти дежурным инженером станции. Это человек с высшим образованием, который сидит на автоматизированной электростанции и ничего не делает. Меня это не устраивало. После долгих скандалов отправили в заполярный город Воркуту. Я там отработал 3,5 года в центральной лаборатории энергосистемы.

Вернувшись в Москву, долго не мог устроиться в хорошее место. Кантовался во Всесоюзном дорожном НИИ, там была лаборатория электронных приборов. Познакомился с Владимиром Степановичем Комельковым, который участвовал в атомном проекте, работал в Сарове, а в 1950-е перешел в Институт атомной энергии. Он и предложил меня устроить в ИАЭ. Прошло две недели, месяц, квартал… Я звонил в институт, спрашивал — ​ничего определенного. Через полгода прихожу с работы — ​под дверью сидит какой-то человек. «Я инспектор отдела кадров Института атомной энергии, — ​говорит. — ​Мы вас так ждем, а вы все не идете. Вы должны во что бы то ни стало завтра оформиться. Вот вам бумага — ​отправляйтесь с утра к своему начальству, вас тут же отпустят. Потом возьмите в военкомате бумаги и к нам — ​непременно до 12 часов».

Лишь много лет спустя я узнал, что принял меня на работу лично Игорь Курчатов. Комельков пришел в отдел кадров, которым руководил выходец с Лубянки, и спрашивает: «Почему не принимаете Пергамента?» — ​«Да не хочу. Слишком много Рабиновичей в институте развелось. Пергамент — ​тот же Рабинович». Комельков — ​к Курчатову. Тот звонит кадровику и говорит: «У тебя есть две возможности. Первая — ​чтобы завтра до 12 дня Пергамент стал сотрудником института. Вторая — ​без пяти 12 принести мне заявление об увольнении по собственному желанию. Иначе в 12:05 будешь уволен по полному служебному несоответствию». Курчатов очень милый был человек, но иногда крутой. Наверное, на такой должности по-другому нельзя.

Моим руководителем и учителем был Лев Андреевич Арцимович. Он обладал абсолютным слухом в физике. Бывало, он посмотрит на мой результат и скажет: «Неестественно выглядит, Миша, вы где-то ошиблись. Не знаю, подумаю». Через неделю приносит потрепанный лист бумаги. Смотришь, и все становится понятно. Всего пару раз оказывалось, что прав был я. Арцимович этому очень радовался, иногда даже говорил: «Это надо застаканить, жду вечером дома». Я приходил. Мы выпивали по рюмке коньяка, а потом он кричал дочери: «Милка! Накорми молодого человека, а мне работать надо. Миша, извините, я пошел».

Государственную премию я получил за работу довольно любопытную. Есть такая вещь — ​электронно-оптический преобразователь. Он переводит световое изображение в электронное, электронное усиливается и фотографируется с экрана или фиксируется другим способом. Я не без скандала сделал такой прибор. Когда Комельков увидел, чем я занимаюсь, сказал: бросьте, в Сарове опытные ученые, не вам чета, пытались это сделать — ​ничего у них не вышло. Я стал спорить, но безрезультатно. А коллега говорит мне: «Ну что ты расстроился, ну запретил и запретил. Он в лаборатории бывает раз в неделю. Сиди и работай в свободное время». В общем, сделал я эту штуку. Думаю, ну сейчас я Комелькову докажу. Позвал на испытательный стенд. «Какой молодец Комельков, который не запретил вам заниматься этой работой!» — ​воскликнул он. Но Госпремию я получил не за прибор, а за результаты исследований на нем — ​за создание новых методов лазерной диагностики и изучение с их помощью высокотемпературной плазмы.

Моя любимая работа была написана при странных обстоятельствах. От дома ученых мне с семьей дали путевку в пансионат. Поехали на месяц: я, жена и двое детей. Первую неделю просто отсыпался. А потом стало скучно. В комнате была большая лоджия. Я туда вытащил стол, взял стопку бумаги и написал работу «Информационные аспекты оптических изображений». Она была неоднократно издана в нашей стране и за рубежом. Методики позволяют использовать теорию информации, чтобы оценивать качественные возможности измерительной техники, на основании этого обрабатывать результаты измерений, прогнозировать ошибки.

Тем, кто хочет в 90 лет быть в хорошей форме, могу дать два совета, основанных на личном опыте. Первый — ​не надо себя беречь. Если будешь думать много о том, что, где и почему болит, только хуже станет. Если после 40 ты проснулся и ничего не болит — ​значит, ты помер. Второй совет — ​работать надо много. Я по гороскопу лошадь и всю жизнь как лошадь пашу. Меня спрашивают: «Когда на пенсию?» А я не понимаю, что я дома делать буду. Со скуки помру. Нет, я лучше поработаю.